Мессианское наследие - читать онлайн книгу. Автор: Генри Линкольн, Ричард Ли, Майкл Бейджент cтр.№ 53

Страница

Если время, пространство и закон причин и следствий прежде составляли три важнейших столпа западной мысли, то четвертым из них была личность. Со времен Аристотеля характер человека мыслился как более или менее стабильная величина, а сам человек — как уникальная, неповторимая личность. Теперь же, после всех этих ужасов войны, индивидуальность со всем своим уникальным характером неожиданно сталкивалась с шокирующим осознанием собственной незащищенности, если не сказать — утратой собственного «я». Социология начала рассматривать личность не как нечто уникальное, а как случайное сочетание факторов, обусловленных средой и зависящих от окружения и наследственности. Наука представила массу доводов в пользу этой гипотезы. Психология, постулировав существование коллективного бессознательного, нанесла coup de grace [131] личности в том ее понимании, которое бытовало прежде. Сны, воспринимавшиеся раньше как нечто загадочное, исходящее из внешнего источника и периферийное по отношению к личности, были объявлены выражением личностного «я» в состоянии бодрствования. Безумие перестало быть случайным явлением или даже заболеванием в обычном смысле этого слова и было объявлено чем-то таким, что потенциально несет в себе каждый человек. Нас все более и более настойчиво заставляли признать, что в каждом из нас сосуществуют много отдельных «я», много побудительных импульсов, множество внутренних измерений, далеко не все из которых можно согласовать друг с другом. И если мы вообще существуем, мы представляем собой нечто совершенно иное, чем считаем или воображаем себе. И в результате расширения познаний мы все более и более становимся загадкой для самих себя.

Поскольку время, пространство, причинно-следственные связи и личность более уже невозможно рассматривать в качестве стабильных и незыблемых объектов бытия, то же самое можно сказать и о мире, в котором мы живем. Возникла полная невозможность верить во что бы то ни было. Жизнь оказалась начисто лишенной смысла, став абсолютно случайным феноменом, и ее следовало прожить без всякой конкретной цели. Повсюду слышалась сентенция, вскоре превратившаяся в стереотипное: «Все относительно».

Замечательный австрийский романист Роберт Музиль описывает наш век как время, характеризующееся «релятивизмом перспективы, граничащей с эпистемологической паникой». Эта фраза чрезвычайно точна. Запад действительно живет в состоянии постоянной паники, обусловленной познанием и смыслом — этими двумя основными принципами, которыми занимается особое ответвление философии — эпистемология. За шумным фасадом эпохи чарльстона и беззаботных распутниц брезжило чувство всеобщего отчаяния, откровенный страх перед потерей смысла бытия, ненадежностью любой науки, невозможностью с полной определенностью выразить словами, что и в какой мере нам известно о жизни. Смысл и познание сделались столь же относительными, изменчивыми и непостоянными, как и все прочее в этом мире.

Именно это чувство неопределенности перспектив и глубокого отчаяния более всего способствует пробуждению религиозных настроений. В таком вакууме наиболее эффективно противостоять этим вызовам может религия, предлагающая людям новое чувство осмысленности и целостности жизни. Эпоха после Первой мировой войны буквально взывала к истолкователям смысла бытия. Люди отчаянно жаждали понять, «ради чего все это» и «что все это означает». Однако традиционная иерархическая религия даже не предприняла серьезных попыток ни противостать этой проблеме, ни ответить на потребности времени. Она по-прежнему продолжала делать вид, будто ничего не произошло, и стремилась действовать точно так же, как и за много веков до этого, выступая в роли общественного, политического и культурного института, а отнюдь не интерпретатора, способного вскрыть новый смысл происходящего. Таким образом, к середине 1920-х гг. старая иерархическая религия была в значительной мере скомпрометирована и стала восприниматься как сила, неадекватная для заполнения пустоты, возникшей в общественной жизни Запада.

В результате неспособности традиционных религий предложить эффективное решение кризиса смысла жизни, общество, что вполне понятно и объяснимо, занялось поисками новых истин. В результате возникли два новых принципа, претендующих на статус всеобъемлющей религии. По сути дела, эти учения в 1930-е годы действительно стали религиями или, по меньшей мере, суррогатами религий.

РЕЛИГИЯ ЛЕНИНА — СТАЛИНА

Первой из двух новых эрзац-религий был социализм, в конкретной форме марксизма-ленинизма, воплощением которого стали Советский Союз и коммунистическая партия. Марксистское учение возникло за три четверти века до этого, а социализм — еще раньше. Но по горячим следам русской революции марксизм быстро обрел статус веры, и на Западе его активно поддерживали интеллектуалы и идеалисты, ибо он отвечал на их запросы. Именно поэтому многие из них в Испании шли на смерть за марксизм. Что же касается Англии, то там многие марксисты стали шпионами.

Учение марксизма-ленинизма официально отвергает все религии. Тем не менее между марксизмом-ленинизмом и традиционными иерархическими религиями существуют и формальные, и функциональные параллели, которые давно общепризнаны и слишком очевидны, чтобы обсуждать их здесь более подробно. В то же время не все и не в полной мере сознают, что несла в себе советская марксистская идеология, которая, будучи сознательно продуманной политической линией, не просто приняла внешние формы и функции религии, но фактически была ею. В конце концов, Ленин был чрезвычайно искусным манипулятором, обладавшим тонким пониманием душевных потребностей человека. Он признавал необходимость адаптации своей системы к религиозным нуждам человека, отзываясь об этом с нескрываемым цинизмом.

В этом отношении, как, впрочем, и во многих других, нетрудно показать, что идеология Ленина в гораздо большей степени была обязана Бакунину, чем Марксу. По своей организационной структуре, методам и практике вербовки новых членов, требованию абсолютной лояльности от рядовых партийцев и своей откровенно мессианской устремленности революционная партия Ленина прямо восходит к организации, созданной Бакуниным, что, кстати сказать, признает и сам Ленин в своих записных книжках. Но для Бакунина революция представляла собой нечто гораздо большее, чем общественно-политический феномен. По своему характеру она была явлением космического, богословского и религиозного плана. Посвятив более двадцати лет выработке собственной идеологии в русле масонства, Бакунин создал метафизические и философские координаты для своих общественно-политических идей. По сути, Бакунин был самозваным сталинистом до Сталина. По отзыву одного комментатора, он [Бакунин. — Пер.] считал Сатану «духовным лидером революционеров, подлинным творцом человеческой свободы». Сатана, по его мнению, был не только главарем мятежников во всемирном масштабе, но и главным борцом за свободу, против тиранического Бога иудаизма и христианства. Существующие институты церкви и государства на самом деле представляли собой орудия карающего иудеохристианского Бога, и, по мнению Бакунина, противостоять Ему — это моральный и богословский долг каждого. И хотя сам Ленин никогда не терпел подобных космологических концепций, не подлежит никакому сомнению, что он признавал их утилитарную пользу. Бакунин и Ленин, по мнению одного исследователя, «оба были апокалипсическими зилотами, тогда как их соперники-марксисты… по сравнению с ними были — если продолжить ту же аналогию — скорее фарисеями». Соответственным образом в руках Ленина большевизм стремился стать чем-то более значительным, чем политическая партия или политическое движение. Он, большевизм, претендовал ни много ни мало на роль особой секулярной религии, способной указать людям смысл жизни. Стремясь к этой цели, большевистская идеология не замедлила усвоить все подобающие атрибуты религиозного культа.

Страница