Через час она проснется, встанет, наденет свое изумрудное платье и уйдет. Родионов, как тогда у Ильюшина, принимался заклинать время, но ничего не получалось. Вот часы из комнаты полковника равнодушно отбили половину пятого. Уже расстреляли, подумал Родионов.
Но он знал, что ему делать.
Он боялся додумать свой план, чтобы не испугаться и не растерять решительности, а потому принялся думать совсем о постороннем. Самый оптимальный путь — не прямая от точки к точке, думал он, осторожно вставая с постели, — самый верный и оптимальный путь должен быть кривым и извилистым, как русло реки… Это самый логичный путь, и самый непредсказуемый…
Подкравшись к стулу, снял со спинки ее невесомое платье и, скрипнув дверью, вышел в коридор. Зашевелилась в аквариуме бессонная лягушка.
Нужно поступать, как поступает рок. Неумолимо, без мыслей о последствиях.
На кухне он зажег духовку, приложил к лицу скользящее ласковое платье Ольги, вдохнул в последний раз родной, сводящий с ума запах, умылся холодным струящимся шелком и — швырнул его в синее пламя.
Через минуту все было кончено. Так же тихо вернулся Родионов в комнату и, дрожа от тревоги и ликования, забрался под одеяло.
Что сделано, того не воротишь, удовлетворенно думал он. Пусть будут крики, упреки, скандал, пощечины, все равно уйти она никак не сможет. Она останется со мной…
Странно, вот я сошел с ума, и осознаю тот факт, что я сошел с ума, значит ли это, что я на самом деле сошел с ума?
Глава 14
Гриша Белый
Сквозь полуприкрытые веки Родионов следил за тем, как Ольга встала, завернулась в простыню и первым делом подошла к овальному зеркалу, которое Пашка в свое время украл в редакции.
Поистине так, подумал Родионов — мужчина, проснувшись, определяет свое место в пространстве и времени, женщина спешит выяснить, как она выглядит…
Ольга озабоченно оглядела свое лицо и легким движением, которое он особенно любил, поправила волосы. Очевидно, она осталась довольна своим видом, потому что обернувшись к Родионову, сказала:
— Родионов, тебе не кажется, что у меня веки припухшие?
— Нисколько! — успокоил Пашка. — Наоборот даже…
— Что значит наоборот?
— Наоборот, это значит, что ты слишком хороша. Чрезмерно. Женщина по утрам должны выглядеть беззащитной и трогательной. Чуть-чуть увядшей…
— Вот как? — удивилась Ольга. — Странная теория. Странный ты человек, Родионов. Я тебя иногда пугаюсь…
Она говорила это, а Пашка, внимательно и напряженно за ней следивший, видел, что глаза ее думают уже о другом — о предстоящем трудном и ответственном дне. О будущем, которого она еще не подозревала. И у меня будет трудный день, вздохнул Павел, суровое утро и долгий тяжелый день… Может быть, часа через два она смирится.
Ольга подошла к стулу, стала перебирать уцелевшие свои вещи, годные разве что для стриптиза, но никак не для деловой ответственной встречи. Заглянула под стул, растерянно обвела глазами комнату.
— Родионов, ты не знаешь, где мое платье?
— Там. Где же ему еще быть? — промямлил Пашка. — Там, где-нибудь…
Ольга снова стала перебирать вещи, потом пристально поглядела на Родионова. Он закрыл глаза.
— Ты спрятал!
— Что ж я, дурак, что ли?
— Родионов, это шутки глупые. Я же слышала, ты ночью вставал, копошился… Верни мне одежду, у меня времени нет.
— Ольга, давай поговорим серьезно. — Павел сел на диване, обхватил руками коленки… — Теперь уже поздно в чем-либо раскаиваться…
— Ты его… сжег?.. — дрогнувшим голосом сказала Ольга.
— Я его сжег. — признался Павел.
— Ты не мог его сжечь! Это безумие. Так не бывает…
— Это страшные люди, Ольга…
— О, Родионов, страшнее тебя зверя нет! — в голосе ее просквозила настоящая ненависть. — Ты хотя бы знаешь, каких денег оно стоит! Ты знаешь, сколько оно стоит! Ты разрушитель, варвар, негодяй!..
— Я его сжег, и теперь оно не стоит ничего! Вот его истинная цена! Горсть пепла! — жестко отрубил Родионов и встал с дивана, чтобы почувствовать твердую опору под ногами. — Я тебе лучше куплю… — добавил он малодушно, увидев ее взгляд.
— Не купишь ты лучше! — крикнула Ольга. — Оно стоит больше, чем вся твоя убогая рухлядь в этой убогой комнате! Господи, ну что за идиот на мою голову!..
Злые слезы заблестели в ее глазах, она ударила себя по коленкам сжатыми кулачками:
— Ты ничтожество, негодяй! Ты сам не стоишь одного этого платья!.. Он ку-упит! — передразнила она сквозь слезы. — Он купит, вы слышали? — призывала она невидимых свидетелей. — Он не может на сок для девушки наскрести… Гад! — глаза ее внезапно стали сухими. — Лучше бы ты сам себя сжег! И любовник ты никчемный, так и знай. Не хотела тебе говорить, но вот получи. Ты самый ничтожный из всех!
— Ага! Так теперь заговорили! Из всех, значит… Всю свою подноготную… — Родионов запнулся, подбежал к дивану и пнул его ногой. — А не ты ли вот тут, на этой самой постели, говорила мне совсем, совсем другие слова! Кто мне спину расцарапал, кошка драная! — он вскочил на диван, засновал по его пружинящей шаткой поверхности. — Кто все это говорил? Кто?
— Да. Я говорила. — ядовито усмехнулась Ольга и уперла руки в бока. — Но знай же, что это просто правила хорошего тона. Которым ты, между прочим, не обучен со своего поганого детства…
— Не смей касаться моего детства! — крикнул Павел. — Вот ты кто, оказывается! Вся открылась, со всеми своими потрохами. Мещанка! Какое-то ничтожное, жалкое платьишко, и вот вся ты наизнанку. Мелкая двуличная душонка…
— Жалкое платьишко! — ужаснулась Ольга. У нее перехватило дыхание от возмущения и она опустилась на стул, закрыла лицо руками…
В эту короткую минуту Родионов успел подивиться тому, как легко она пропустила мимо ушей и «кошку драную» и «мелкую душонку», но вынести того, что платье «жалкое» не смогла. Эта странная женская реакция мгновенно разоружила его, он соскочил с дивана, подошел к ней.
— Ольга! — примирительно заговорил он. — Послушай меня, не перебивай… Я виноват, и признаю, что я негодяй и гад, пусть так… Но клянусь тебе на этом самом месте, — он притопнул босой ногой, — сегодня же, к полудню же, у тебя будет такое же точно платье, а если хочешь, то и два! Скажи только размер и где их продают. Оно будет у тебя в самой дорогой упаковке! И еще я подарю тебе туфельки с золотыми пряжками…
— Эх, Родионов…
— Сумма! — запальчиво потребовал Пашка.
Ольга назвала сумму.
Легкая тошнота волной прошла у Пашки под ложечкой, он откашлялся.
— Будет! — твердо приказал он сам себе. — Это совершенные пустяки. Не стоило и скандалить…