Обнаженная натура - читать онлайн книгу. Автор: Владислав Артемов cтр.№ 62

— Отравит?

— Ну что ты! Травят постылых старых мужей. У меня все по-другому. Сунет под машину, и — прощай, милый друг!..

— Пихнет, что ли? Из-за шахмат?

— Зачем пихать… Он же человек неплохой, герой-то… Сама как-нибудь задумается, зазевается, а тут сырой асфальт. Мгновенная красивая смерть. Прощальный взмах руки. Одинокая, слетевшая с ноги туфелька… Читатель растрогается, уронит слезу, а нам того и надо…

— Красивая смерть — это когда молния убивает, — посоветовала Надя. — А вообще-то плохая у вас профессия. Губите девушек…

— В расцвете лет, Надя, в самом расцвете… Как-то же надо на жизнь зарабатывать, милая. Я по-другому не умею. Читатель плачет, а мне — смех!

— А он кто у вас? Герой-то… Тоже повесть пишет?

— Да, — сказал Родионов. — Почему бы нет? Он влюблен в свою девушку, играет с ней в шахматы, злится на глупого обалдуя… А потом по-вечерам пишет свою повесть о любви…

— А в его повести герой тоже влюблен и тоже пишет повесть о любви!

— В которой главный герой тоже пишет повесть о любви, — подхватил Павел.

— Ох, лихо как получается! — восхитилась Надя и глаза ее заблестели. — Матрешка такая! И у всех у них одна и та же повесть…

— Одна и та же, Наденька.

— Нет. У вас профессия ничего, — передумала Надя. — Когда напишете, дайте почитать, ладно?..

— Ты же маленькая еще, не поймешь многого. И потом, я ведь на взрослых рассчитываю…

— Книгу надо писать так, чтобы ее могли читать дети! — резко перебила его Надежда.

— Дети, дети… — пробормотал Павел и задумался, пораженный убедительной простотой слов Надежды. Вспомнился недавний разговор с Ольгой, жаркий, ничем не закончившийся спор о соотношении свободы и меры в творчестве. «Читаешь, читаешь, эту твою классику, — с досадой обронила тогда Ольга, — и не знаешь, чем же они занимались в постели, все эти твои благородные девицы… Такое чувство, что лежали, как доски и отворачивали лицо в сторону…» И горячо вступившийся за классику Родионов как-то быстро увял, не найдя нужных, а главное, живых слов, сбился на скучную бессильную дидактику. «Ты говоришь, как завуч…» — перебила его Ольга и он замолчал.

— Дети, дети… — повторил Павел, не заметив, что Надежда уже тихонько выскользнула из комнаты. Он усмехнулся и покачал головой.

Дети в доме росли все как один крепкими, поджарыми, энергичными, шумно радуясь вольной жизни. Они как-то инстинктивно сбились в дружную тесную стаю, словно уловив дух времени, когда человеку в одиночку трудно выжить, когда все кругом разделилось на кланы, банды, группы, партии, землячества. Стаей уходили по вечерам к метро, возвращались с добычей, делились по-братски жевательной резинкой, этикетками и фантиками, расходились, устраивали по углам тайники и захоронки, о чем-то подозрительно шептались и договаривались.

Особенно поразил Родионова один случай, когда слишком наглядно и очевидно понял он, как безнаждежно и быстро отстает он, отрывается от времени. Младший брат Наденьки, одиннадцатилетний парнишка Егорушка, почти на глазах Родионова совершил настолько сложную и выгодную торговую операцию, вернее даже целую цепь сделок и обменов, что Пашка только ахнул и развел руками. Ни при каких обстоятельствах взрослый и опытный Родионов не смог бы в течение одного только дня выменять полупустой баллончик со слезоточивым газом на сверкающий, почти новый велосипед. Произошло это с той волшебной легкостью, с какою в русской сказке простодушный мужик сменил коня на корову, корову на козу, а козу на гуся, только Егорушка проделал это в обратной последовательности, сменив баллончик на плеер, плеер на бинокль, бинокль на какую-то «косуху», «косуху» на велосипед…

— Вот еще зеркальце впридачу взял, — закончил он объяснять потрясенному Родионову, прикручивая к рулю круглое зеркало заднего вида.

Смутная печаль все чаще томила Родионова, что-то не совсем ладно складывалось у него с Ольгой, но в чем заключалось это «не совсем ладно», он не мог внятно объяснить себе.

Может быть, он слишком много говорил, слишком открывался, а оттого становился ясен для нее. Женщины не любят ясность. Стремятся к ней, жаждут, но вынести не могут. Переменчивы и текучи, бесформенны их души. Что ни скажи о женщине, все будет верно, и чем невнятнее и запутаннее речь, тем охотнее они слушают и соглашаются. Искусство обольщения не самое сложное искусство. Ночные существа…

День был без единого облачка, они шли по набережной и Родионов вывел Ольгу на крутой мостик над Яузой.

Прямо под ними под мостом пришвартован был к бетонной стене буксирчик с названием «Марс», чуть дальше стоял точно такой же буксирчик и на борту его было написано «Юпитер», а к «Юпитеру» цеплялась широкая плоская баржа «Вега», оснащенная краном и ковшом. Вдоль Яузы сплошным потоком двигались грузовики и легковушки, а на суднах шла своя корабельная жизнь. По барже бродила беспородная дворняга, которая гавкнув два раза на Пашку с Ольгой и таким образом отметившая свою службу, отвернулась от них и, высунув от зноя язык, стала прохаживаться по судну, поглядывая с борта в реку. Затем она подошла к небольшой скамеечке, на которой закинув руки за голову и сплетя кисти под затылком, отдыхал какой-то матрос. Тут же на скамеечке рядом с матросом лежала большая серая тряпка.

Солнце плавало в воде и слепило глаза.

— Вот тебе и река, — сказал Родионов. — А когда подумаешь, как славно было на этих берегах лет триста назад, поневоле затоскуешь.

— У цивилизации есть свои плюсы, — лениво возразила Ольга. — Жара какая. Расскажи лучше о чем-нибудь… О вечном холоде.

— О вечном не могу, — сказал Павел. — А странно теперь представить, что есть на земле еще и зима. Я не знаю, какая ты зимой. Зима должна тебе подойти…

— Ненавижу зиму в Москве, — сказала Ольга поскучневшим голосом и замолчала, очевидно представляя какую-то свою прошедшую зиму. — Нет… Лучше уж такое вот пыльное лето…

Молчал и Родионов в задумчивости и созерцании, поскольку несколько отрадных образов явились ему вдруг.

— Хорошо, — решился он. — Я буду вспоминать, а ты слушай внимательно.

И он стал говорить. Сперва о грустном конце августа, когда выпадают подряд несколько жарких дней, которые нельзя отличить от июньских. Но темнеет уже вода в реке и ходит по ней мелкая рябь. А если бродить по земле босиком, чувствуешь как после полудня резко холодеет песок. А на закате стелется в лощинах сырой туман, доносится откуда-то с темнеющего неба последний, разрывающий душу плач отлетающих журавлей. А потом высыпают в небе звезды.

Потом говорил он о чудесной поре, которую запомнил по одному пронзительному настроению, по чистому чувству, которое, может быть, и владело-то его душой не долее минуты. Январский солнечный день в заснеженном лесу, синие тени по сверкающему насту. Свет слепит глаза и приходится щуриться. Поднимаешь взгляд и видишь, как меж неподвижных ветвей струится иней, и невольно останавливаешься, пораженный и замороженный этой ослепительной красотой.