Биг-Бит - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Арабов cтр.№ 4

Рубашея тяжело вздохнул. Фет любил этого невысокого паренька с залысинами на круглой короткостриженной голове. В отличие от Бизчи он обладал редким качеством для музыканта, а именно — слухом. То есть Рубашея мог отличить ту же «Королеву красоты» от «Ландышей» или, допустим, от «Подмосковных вечеров». Обладая воображением, он не играл одно и то же соло одинаково, и, если бы его об этом попросили, он не понял бы, о чем идет речь. Каждый раз в момент гитарного проигрыша Фет втягивал голову в плечи, ожидая от Рубашеи непопадания в гармонию и полную отсебятину, что и получал сполна. Однако, вопреки логике, Рубашея все-таки добирался до конца своей партии и с застенчивой улыбкой идиота всегда оканчивал ее на ноте «до». Даже если тут требовалось «ля» или «ми».

Он был сиротой, воспитывался теткой, и в животе его постоянно бухтело от недоедания. Его жалели и любили. В своей среде он считался гением.

— Это… я тут… японских б-битлов слышал, — сказал он Фету, переминаясь с ноги на ногу.

— А разве есть японские битлы? — с подозрением спросил Фет, разглядывая его суконные ботинки на молнии, в которых разгуливали в основном дети и пенсионеры.

— Е-есть. И яп-понские, и п-польские битлы е-есть.

— И французские?

— Про ф-французских н-не знаю, — честно признался Рубашея, по-прежнему переминаясь с ноги на ногу.

— Ты, по-моему, писать хочешь, — сказал ему Фет.

— Х-хочу.

— Ну и пописай!

Фет отвернулся, давая своему другу полную свободу действий. Тот зашел за угол. И тогда Фет прокричал ему страстно:

— Битлы только одни! Запомни это! Едины и неделимы!

Из-за угла раздался тяжелый вздох…

Подтвердив свой монотеизм и обличив многобожие Рубашеи, Фет заметно успокоился, как успокаивается подвижник-иудей, рубанувший правду-матку в глаза поганому латинянину.

Наконец пришел Бизча со связкой несвежих ключей.

— …техник скажал, шо мне очко полвет, если шо не так, — сообщил он, улыбаясь.

— Это он так всем говорит, — успокоил его Фет. — Кто он такой, этот техник? Обыкновенная фишка. Таких фишек в жизни Джона Леннона, знаешь, сколько было? И где они теперь? В дерьме. А Джон на вершине, — Фет поднял вверх правую руку, очевидно, демонстрируя эту вершину. — И мы там будем!

Он забрал у Бизчи ключи и торжественно отпер висячий замок на языческом капище районного значения.

Они молча вошли в коридор барачного типа и рубильником на распределительном щите зажгли засиженный мухами свет.

Что рассказали бы эти затхлые стены, если бы могли говорить? Они рассказали бы о графиках, планах, процентах и прогрессивках, не забыв упомянуть, чем отличается косметический ремонт от ремонта капитального. Но точно они бы ничего не сказали о музыке, тем более о такой, по мнению многих, регрессивной, которой был вдохновлен Фет со своими подельниками.

Они открыли дверь крохотного актового зала и взобрались на сцену. Фет тут же полез за гипсовый бюст Владимира Ильича, будто предчувствовавшего грядущие исторические катаклизмы и смотревшего на Фета взыскательно. За Ильичом находился небольшой шкафчик, в котором хранилась четырехструнная бас-гитара лидера. Фет не мог держать ее дома, поскольку отчим не переносил звуков инструмента и кричал, как мертвец из повести Гоголя: «Душно мне, душно!». Почему Фет выбрал именно бас? Из-за подспудного практицизма и уверенности в том, что четыре струны это все-таки не семь и не шесть, за них дергать — не пуд соли съесть, тут университетское образование не нужно, а нужна только вера в музыку и в свои могучие силы. Сняв с гитары три тонких, никому не нужных струны и поставив электро-магнитный звукосниматель, Фет поимел, таким образом, вполне приличный бас, струны которого были настроены столь низко, что болтались, как бельевые веревки. Наступала пора магии и творческой работы.

Однако оба эти явления находились в прямой зависимости от тяжелого аппарата под названием «УМ-50», за который отвечал Бизчугумб.

— Не глеет, — сказал Бизча, прикасаясь к железу рукой, будто пробовал нежное пламя только что запаленного костра.

— Н-но ведь л-лампа г-горит, — заметил Рубашея, вешая на себя гитару, как вешают тяжелый крест.

— Шветит, но не глеет, — объяснил Бизча, тревожно ощупывая механизм.

Механизм этот являлся усилителем с тремя микрофонными входами, в которые они совали провода от своих гитар. Находясь в собственности клуба, он имел тревожную особенность включаться по собственному разумению, вне логики и постоянно горящего контрольного глаза. Выключался усилок так же внезапно, обычно посередине номера.

— Хрен с ним, — пробормотал Фет. — Не работает, и ладно. Все равно мы слышим друг друга.

— Е-елфимова н-нет… Как иг-грать б-будем?

— Чтоб играть Бабаджаняна, Елфимов не нужен, — назидательно сказал лидер. — Я вообще больше «Королеву красоты» не играю!

— Как это? — не понял Бизча, и рот его сделал отверстие, подходящее для влетевшей мухи.

— Нужны новые формы. Нужно сочинять музыку самим, как битлы и роллинги.

И Фет обвел своих товарищей победоносным взглядом. Это значило, что он сделал важный почин.

— Называется «Будь проще!».

Фет дернул за струну, и она издала звук рвущегося шпагата.

— К-как эт-то? Н-не понимаю! — Рубашея нажал на «соль», оттянув струну указательным пальцем, и звук вполне сносно «поплыл», как у профессионала-виртуоза.

— Это значит, что все мы сложные. А нужно быть попроще, — объяснил Фет свой замысел. — Чего-то выдумываем про себя, изображаем… А нужно сострадание. Без выгибона. Усекаешь?

Он говорил не всю правду. Вдохновителем замысла был не Фет, а их ударник Елфимов, познавший в свои пятнадцать все наслаждения вечнозеленого оазиса, находившегося посередине серых будней. Этот оазис носил имя Дианки — дикой собаки, от которой Фет немел и покрывался изнутри тяжелым неподвижным панцирем. Дианка была ледащей, плоскогрудой и брутальной, сидя за партой, она раздвигала худые ноги, и, когда Елфимов после кружки разбавленного пива взял ее за маленькую грудь с острыми сосками, она сказала ему: «Будь проще!». И, якобы, после этого сама все решила.

Фет имел с ней дело лишь раз, оставшись в пустом классе, чтобы протереть тряпкой исписанную формулами доску. И Дианка вдруг бросила с непонятной ненавистью: «Я тебе его оторву!». Но в класс кто-то вошел, и таинственное действо не состоялось.

Он не стал объяснять все тонкости генезиса своей первой самостоятельной песни. Аккорды, к счастью, нельзя было брать на четырех струнах, находившихся в его распоряжении, поэтому Фет предпочел сыграть на басах мелодическую линию, параллельно с этим напевая слова под нос:

Будь проще, будь проще, пожалуйста!

Ты же человек!

Побольше заботы и жалости