Мать тут же, не возражая, вылила в раковину содержимое трехлитровой банки.
И Фет понял — дело плохо.
Оба не знали, что через два года то же самое сделают все остальные владельцы атомного напитка, и в наши дни он станет такой же редкостью, как плащ «болонья»…
— Ты знаешь, сынуля… По-моему, Лешек — шпион!
Мальчик посмотрел на мать понимающе, потому что ждал этого признания все последние годы.
— Но если он шпион, то у него должны быть хвосты.
— Какие хвосты? — не поняла мама.
— Ну, это в детективах написано. «За ним идет хвост». Или: «Он не успел уничтожить хвосты».
— Не «хвосты», а «следы», — поправила мама и тяжело вздохнула. — Какой же ты у меня глупый, Федя!
— Ну да, следы, — согласился он.
— Есть следы! — и мать вдруг вынула из сумочки распечатанный почтовый конверт.
— Это что такое? Письмо? — Фет отметил про себя, что конверт был удлиненный и слишком белый, такой не продается на почте.
— Из-за границы. Без марки и штемпеля.
— А что это значит?
— А значит то, что его не отправляли по почте, а принесли к нам прямо домой, — предположила мама. — Связной принес.
— Так, — Фет тупо поглядел в свою чашку, в которой желтела жгуче-кислая жидкость. — И что теперь будет Лешеку? — спросил он с надеждой.
— Расстрел… — произнесла мать рассеянно. — Что же еще? Как Пеньковскому. А если я не сообщу, то и меня могут арестовать!
— Значит, нужно сообщить! — твердо сказал мальчик. — Как можно скорее!
Что-то новое открывалось в Фете. И замученный классовыми врагами Павлик Морозов подавал через океан времени свою руку.
Слово «Пеньковский» обозначало тогда черную измену. Как и слово «летчик Пауэрс». Первый продал иностранцам какой-то мотор, а второй полетел из Америки на Урал и был сбит на 1 мая советской ракетой.
— А разве тебе его не жалко? — прошептала мама.
— Пеньковского?
— Да нет. Лешека.
— Ни капельки. То есть слегка жалко, — поправился Фет, чтобы не сделать маме больно. — Но и в тюрьме из-за него сидеть не хочется!
— Вот, дьявол, посоветоваться не с кем! — мама даже куснула от отчаяния свой кулак.
— Почему «не с кем»? Посоветуйся с отцом!
— С Николаем? Да он сидит и вряд ли скоро выйдет…
— Уже вышел, — сказал Фет, но мать пропустила это замечание мимо ушей.
Она снова открыла злополучное послание.
— Хоть бы кто английский знал! Что здесь написано?
— Хвосты! — напомнил Фет. — Ты оставляешь на бумаге свои отпечатки пальцев!
Он заглянул через мамино плечо и обомлел. Вверху официального бланка, на котором напечатали письмо, было оттиснуто «Apple corp.».
— «Яблоко»! — прошептал Фет чудесное заклинание и машинально докончил странной фразой, которой не было на бланке. — Ол райтс резервд!
— Ты чего это? — не поняла мама.
Фет побледнел, как стена.
Губы его изогнулись улиткой. Глаза вылезли из орбит.
— Я, я-я… — попытался он что-то объяснить.
— Ну ты, ты, — испугалась мама. — Ты — это ты, а я — это я!
Фет засмеялся, потом отрывисто всхлипнул.
Побежал в комнату.
Полез в ящик под радиолой, туда, где раньше лежала «Ночь трудного дня», и вытащил маленькую пластинку на 45 оборотов в простом черном конверте с прорезанной серединой.
Не в силах произнести ни звука, указал пальцем на этикетку, наклеенную на черном виниле.
Это было зеленое яблоко с нарисованным над ним тем же названием, что и на бланке письма.
— Жучки! — простонал Фет. — Жучки прислали!
Не в силах закончить фразу, он рухнул на диван.
— Ты что, писал в Лондон? — строго спросила мама.
Мальчик что-то промычал и затряс головой.
— Тогда почему это письмо пришло к нам?
— Отдай!! Это мое!! Мое!!! — вдруг страшно заорал Фет и вырвал из ее рук злополучный конверт.
Поцеловал письмо, запихал его в штаны, как дети запихивают деревянный пистолет.
Взлетел на диван и начал скакать на нем, словно на батуте, приговаривая:
— Жучки! Жучки!! Мои жучки!!
— Прекрати сейчас же! Или я вызову «скорую помощь»! — заорала мама, сама находившаяся на грани срыва.
Но в это время заскрипел ключ в замке, входная дверь тяжело ухнула, и в комнату вошел мрачный отчим.
— О чем шумите вы, народные витии? — спросил он, демонстрируя знание классики.
Его состояние было в норме, то есть после заливки горючего мотор набирал положенные обороты и машина уходила в полет.
— Мне жучки письмо прислали! — сказал Фет с вызовом.
Нескромность его и погубила.
— Какое письмо, бардзо, чего ты мелешь?
Мотор в самолете начал чихать и кашлять, потому что керосин разбавили водой.
Фет, хвастаясь, вынул мятый конверт из штанов.
Лешек надел очки и быстро просмотрел документ.
— Ошибка, — бесцветно пробормотал он.
— Чего? — не понял пасынок.
— Ошиблись адресом!
Быстрым шагом пошел на кухню.
— Ты куда? Зачем?! — закричал Фет, но было поздно.
Заглохший истребитель снова взмыл вверх. Лешек открыл мусоропровод и спустил туда загадочное письмо.
— И чтобы я… — начал нравоучительно он, но был сбит с ног головою Фета, который ударил его в живот.
Лешек беззвучно завалился на спину, ударился о стол и сбил трехлитровую банку из-под гриба.
Мама закричала, потому что банка громко разбилась. Закричал и Фет.
— Я всех вас перебью! — и он выскочил из квартиры.
— Алеша… Ты как? — мама нагнулась над поверженным супругом.
Он лежал, окруженный битым стеклом, и моргал глазами.
— По-моему, у меня сломано ребро, — спокойно сообщил Лешек.
Фет несся со всех ног к зданию жилищно-эксплуатационной конторы. Миновал клуб и оказался в тесной коробке одиннадцатых домов, выкрашенных в тревожный мышиный цвет. Пыльные тополя начинали стряхивать листву на обочину тротуара. Под деревянными грибками прятались дети от мелкого, как просыпавшиеся иголки, дождя.
— Газовщики здесь или нет? — выдохнул Фет, вбежав в узкий казенный коридор первого этажа.
Затхлые стены пахли чернилами. Захватанный плакат-мизантроп предупреждал: «Уходя, гасите свет!». А другой, розовощекий оптимист, кричал, перебивая: «Выполним решения ХХIII съезда КПСС!».