Переворот - читать онлайн книгу. Автор: Джон Апдайк cтр.№ 43

— Она не подарок — этого ты не видишь. Она с ходу стала к тебе клеиться. А ты поддался. Ты уже несколько лет с этим живешь, а у нее на уме — захомутать тебя. Что будет, когда ты закончишь учебу?

— Я говорил ей не раз, что женат.

— На какой-то старой черной корове неизвестно где? Этой белой девчонке до той женщины так же нет дела, как клопу под камнем. Она не верит, что та женщина существует, и я тоже не верю. Да и вообще, кто говорит, что ты намерен вернуться туда? Это же факт, Счастливчик, ты такой же американский, как яблочный пирог. Я как друг пытаюсь научить тебя уму-разуму, а ты мне отвечаешь словами Дэвида Ризмана и слышанного где-то Фрейда. Я ж тебя люблю.

Последнее было сказано как бы между прочим, как произносят такие слова Боб Хоуп или Кларк Гейбл, но Феликс воспринял их всерьез и понял, что ее советы — сплошная пропаганда. Он решил поиграть с ней.

— Как мусульманин я вправе иметь четырех жен.

— Ерунда. Ты такой же мусульманин, как я — Папаша Уорбакс. Надеюсь, тебе все это не заморочило голову — это просто наша обычная национальная вывеска «Иду-к-Тебе, Иисусе» с некоторыми смешными добавками. Иншаллах.

— Я не высмеиваю твою веру, — сухо произнес он. — А насчет того, что я никогда к себе не вернусь, ты ошибаешься. Ты не следишь за известиями из Африки на последних страницах. Англичане уступили Нкруме, а де Голля вернули к власти, чтобы он положил конец алжирской войне. Только де Голль может обуздать военщину.

— Господи, ты становишься просто невыносимым, как только речь заходит о твоих великих людях. Де Голль — второй Айк [40] , только у него нос больше. Это же воздушные шарики. История делается внизу. Когда угнетаемые народы поднимаются, они просто берут власть в свои руки, а до тех пор никто ничего им не дает. Франция может сколько хочет истекать кровью, но международный капитал не позволит ей отпустить поводья.

— По-моему, международный капитал уже решил, что колонии устарели. Появились новые армии в виде компаний и производимых ими хитрых товаров.

— Пролетариат...

— Какой пролетариат? Его нет. Покажи мне здесь пролетариев. Есть черные, которых держат в гетто из суеверного страха перед цветом их кожи, тем, как они вращают глазами, какие у них члены, точно плети...

— У иных толстые и короткие, — заметила Эсмеральда.

— У вас есть индейцы, — продолжал Феликс, — которые так и не поняли, что на них обрушилось. И затем есть белые рабочие, которые вопреки Марксу полностью включились в общество потребления, производя дрянь и покупая дрянь, напиваясь дрянью и ездя в дряни. Это, безусловно, революция — триумф излишнего. Если бы Маркс мог увидеть сейчас своих английских пролетариев, он бы не узнал их в размягченных, отупевших, насквозь пропитанных элем и одурманенных телевизором. Он считал пролетариат губкой, которую надо выжимать до тех пор, пока из нее не закапает революция. А вместо этого губка вобрала в себя излишки произведенной ее трудом продукции и раздулась, как положено губке. На нашей планете есть этакий ядовитый гриб, Эсмеральда, и мусульмане не совсем не правы, считая, что это от дьявола. Он вытесняет все доброе, он делает добро невозможным. Великие фанатики не могут больше появиться — их поглощают увеселения.

— Ну вот, опять ты впадаешь в обскурантизм. Идеи базируются на основах. Пища, кров, одежда, медицина, транспорт и все остальное. У всех одни и те же потребности, но девяносто процентов мировых богатств находятся в руках десяти процентов населения мира. Революция должна произойти.

— Движения должны зародиться. Маркс был прав: мир — это машина, но он считал, что некоторые ее части, которые он назвал, движутся, а все остальное стоит. Я вижу сейчас в мире два основных перемещения. Происходит протекание вниз евроамериканского потребительства. И происходят поиски пути наверх со стороны плохо различимых обездоленных. Но есть и третий поток, объединяющий эти оба. Когда бедняк тянется вверх, земля уходит из-под ног, и он попадает в расширяющуюся бедность; большинство человечества разделено на одни и те же константы в этом уставшем перенаселенном мире. — Он отхлебнул пива, пузырьки на поверхности кое о чем напомнили ему. — В детстве жирафы, слоны, львы были знакомыми мне богами — они приходили поиграть на горизонте нашего мира. Скоро самым крупным животным останется человек. Тогда будут лишь тараканы, крысы и люди. Так что эти потуги экономики похожи на протянутые руки людей на плоту, которых Жерико изобразил на своей картине «Плот Медузы», — эти руки никогда ничего не схватят, потому что плот тонет. Твой коммунизм провалился. В промышленно развитых странах Западной Европы, где, по рассуждениям Маркса, должно было произойти восстание, чиновники коммунистической партии ходят в костюмах с жилетами и стремятся пролезть вперед, чтобы получить, как вы, американцы, говорите, свою долю пирога.

Ее молчание, когда она, казалось, сосредоточила все внимание на его губах, придало ему смелости продолжить беседу в стиле, мнилось ему, Достоевского.

— Возраст любой революции — пять лет. После этого срока ее участники либо разбредаются, напуганные провалом, либо, преуспев, становятся истеблишментом, обычно более тираническим, чем тот, который они сбросили. Нам, африканцам, нравится де Голль. Он напоминает нам жирафа, богов, которые больше не посещают нас. Он совершит революцию — не снизу, а сверху, дайте ему пять лет. Алжир получит свою независимость, и вместе с ним — поскольку французы обладают империей и следуют в своих поступках абсолютной логике — получат независимость все обширные, но менее значительные территории французской Западной Африки, даже моя пустая, нелюбимая страна Нуар. Вот как творится история — скачками, в приступах нетерпения. Затем де Голля отбросят, как было с Робеспьером, или он станет брюзжащим стариком, проигрывающим споры в парламенте. Не важно. К тому времени я уже вернусь к себе. Au revoir, les Etats Unis! [41] Прощай, Эсмеральда!

У будущего Эллелу порой появлялось странное чувство, когда он разговаривал с американцами, черными или белыми: их лица представлялись ему блоками чужого языка, они жили в реальности, в скосе мышления, столь далеких от тех, в которых существовал он, что от усилий, каких ему стоило быть понятым, у него кружилась голова. Серьезное серое лицо Эсмеральды с томной сексуальностью двигающихся закругленных челюстей казалось ему через стол бездной или колодцем, в который он глядел и в глубине которого отражалась, колеблясь, его голова.

Эсмеральда сказала:

— Тебе надо это написать и послать в «Журнал неразвитой политической мысли».

Журнал этот по-настоящему назывался «Политическая мысль в слаборазвитых странах», и его выпускала группа предполагаемых либералов и недовольных экспатриантов в соседнем среднезападном штате, который тоже похож на рукавицу. Хаким последовал ее совету и в период между семестрами написал за несколько долгих, подкрепленных кофеином ночей небольшую серию статеек, которые — не подозревая о том, что это спровоцирует, — упомянул шестнадцать лет спустя незадачливый Гиббс. Хаким считал их третьим достижением в своей студенческой карьере. Вторым достижением было его почти избрание (не хватило четырех голосов, и он подозревал, что это были четыре его черных друга) организатором здорового досуга в кампусе. Первым его достижением было то, что он соблазнил Кэнди.