Веревка не зацепилась, а на головы Братка и Михаила посыпался снег.
– Чего это они делают? – спросил Громов у Гринчука.
– Веревку на дерево цепляют, – лениво ответил тот.
– Какого хрена?
– Да так, – пожала Гринчук плечами, – не в тюрьму же тебя вести.
Михаил отобрал у Братка веревку, и метнул ее вверх. Веревка перелетела через ветку, и Громов явственно увидел петлю, качающуюся в трех метрах над дорогой.
– Вы че, совсем охренели? – недоверчиво спросил Громов.
– Не совсем.
– Вас же за это посадят…
– Ну, это еще надо будет доказать… – протянул Гринчук. – А гостей ты завтра утром – развлечешь. Они не любят торговцев наркотиками.
Громов дернулся.
– Не было же у меня никаких наркотиков, не было! – закричал он. – Это же вы подсунули, суки! Вон летеха твой и подсунул.
В то, что его будут вешать, Громов поверил сразу. И в то, что эти странные отмороженные менты могут это сделать, он тоже поверил. Страх и обида. Обида и страх.
– Не мои это наркотики! Не мои!
– Знаю, – сказал спокойно Гринчук.
От такой наглости охранник задохнулся.
К машине подошел Браток, открыл багажник и достал табуретку. Обычную деревянную табуретку. Потом отнес ее к петле и поставил под ней.
– Не делай этого, подполковник, – простонал Громов. – Слышь, не делай. Ты же знаешь, что это не мои наркотики.
– Знаю, – ответил Гринчук. – а чего же ты тогда побежал?
– Я? Это…
– В туалет захотел, – подсказал Гринчук.
Громов снова дернулся и застонал.
– Молчишь, – констатировал Зеленый и вышел из машины. Подошли Браток и Михаил, молча вытащили Громова, подтащили к табурету. Водрузили охранника на него. Только почувствовав на шее петлю, Громов преодолел ступор, рванулся и захрипел, когда веревка пережала горло.
– Плохо? – спросил Гринчук.
Громов закашлялся.
– Плохо. А теперь представь, что бы с тобой сделал Чайкин, если бы узнал, что ты трахаешь его тринадцатилетнюю дочь?
– Так это из-за нее? – изумился Громов. – Да она сама… Я ведь не первый у нее… она знаешь, как ко мне…
– И это продолжается уже почти год, – сказал Гринчук.
– Ну и что? Что здесь такого? Я ведь не сильничал, мы…
– По любви, – сказал Гринчук.
– По любви, ага, по любви, – зачастил охранник. – Я бы…
– Женился бы, если бы папа разрешил?
– Женился бы, святой истинный крест – женился бы… – слезы потекли по лицу Громова.
Он уже и сам искренне верил, что любил эту Милу, что мечтал жениться на ней. И теперь ему нужно было только уговорить этого мента.
– Поверь… те, правда…
– Как в польском кино «Сара», – сказал Гринчук. – Благородный телохранитель и настойчивая влюбленная дочь мафиози. А деньги ты из нее тянул тоже по любви?
Откуда он это знает? Откуда? Громов почувствовал, что задыхается, и не мог понять, от веревки или от страха.
– Ты тянул из нее деньги. Девчонке было приятно, что ее любит такой сильный и взрослый мужик. Смелый. А мужик этот тянул из нее бабки, как последний альфонс. И если бы только это…
– Я… не хотел… она сама…
– Набросилась, изнасиловала и силой всучила деньги. А когда ее родители заметили пропажу, ты помог найти виновных. Тогда ведь уволили твоего напарника и горничную… – Гринчук расправил плечи, с хрустом потянулся. – Ты же их допрашивал! С пристрастием. У парня оказалась сломана рука, а девчонка продала квартиру, чтобы расплатиться.
Громов заскулил.
– Как оно, выбью табуретку с одного удара? – задумчиво сам у себя спросил Зеленый.
– Не надо, пожалуйста, не надо… – Громов стал бы на колени, но веревка не пускала.
– Жить хочется? – спросил Зеленый.
– Да.
– А жизнь стоит денег. Сколько ты денег вытащил у девчонки? Тысяч двадцать баксов?
– Ага… да.
– Придется вернуть. Мне.
– Да, конечно! – Громов уже просто рыдал, не обращая внимания на то, что слезы замерзают на щеках.
– Завтра к полудню. Ко мне домой, – сказал Гринчук.
– Да, конечно…
– И не шути. Я не достану, обиженный папа найдет.
Гринчук вернулся в машину. Михаил сел за руль. Браток снял с Громова наручники и сел на переднее сидение.
«Джип» осторожно объехал стоящего на табурете Громова. Прибавил скорости.
– Помните, Юрий Иванович, я вас когда-то назвал заподлистым человеком? – спросил Браток.
– Помню.
– Это я тогда еще мягко сказал.
– Тебе не нравиться? – спросил Гринчук. – А что ты предлагал сделать? Все сказать папе? То, что он грохнул бы подонка, тут и к гадалке ходить не нужно. А о девчонке та подумал? Каково ей было бы с таким клеймом? Или оставить все как есть?
– А деньги зачем из него тянуть? Вам зарплаты мало?
– А деньги, мил человек, нужно отдать той горничной уволенной, чтобы она хату себе купила, – Гринчук щелкнул пальцами.
– Но не петлю же одевать…
– Надевать, – поправил Михаил.
– На шею цеплять! – выкрикнул Браток. – Он же мог подохнуть там, на табурете.
– Мог, – согласился Гринчук.
Они немного проехали молча.
– Между прочим, – сказал Михаил, – уже полночь.
– Опоздал к Нине, – сказал Гринчук. – Она мне такое устроит…
– Тебя куда завезти? – спросил Браток.
– Я заеду к Ирине, обещал. К ней Доктор должен прийти. Юрия Ивановича в «Кентавр», а ты куда, Иван?
Браток промолчал насуплено.
– Тоже в «Кентавр», – распорядился Гринчук. – Его там ждут.
– Хорошо, – улыбнулся Михаил. – Там, кстати, сзади, для вас подарки. И Нине передайте. С Новым годом.
– С Новым годом, дорогой, – сказал Садреддин Гейдарович Гире.
– С Новым годом, – сказал Полковник своим соседям по столику.
– С новым годом, пацаны, – сказал Володя Лехе и Кацо. – Завтра мы начнем богатеть!
– Уже сегодня, – поправил Кацо. – с Новым годом.
Глава 3
Если даже не знать, что наступила полночь тридцать первого декабря, то это легко понять на слух. Если до полуночи на улицах и во дворах царит относительная тишина, и только сосредоточенно спешащие опоздавшие ее нарушают, то сразу после двенадцатого удара раздается дружный вопль, и начинают с грохотом рваться приготовленные накануне китайские петарды. Иногда взлетают сигнальные ракеты. Иногда даже пули летят в ночное небо. Но только после двенадцати часов.