Между столом и Саньком пролетело ярко-розовое кимоно, в глаза плеснул разноцветный хвост павлина на спине платья.
– Да идите вы! – отмахнулся Санёк, и кимоно, утянутое сквозняком, улетело прочь, стерев по дороге писателя с его столом.
Из тумана выступила Садако, аккуратно присев, подобрала брошенный меч.
– В каждом предмете есть душа. Она направляет. Куда направляет тебя твоя душа?
– Подальше отсюда. – Санёк удивился, что Садако вдруг заговорила по-русски, до этого все жестами общалась. – Мой зонт у тебя далеко? Мне его вернуть надо. И… это… твой зонт тю-тю. Сбондили его. Видишь, куда его душа-то увела. Из окна выбросился.
Садако вопросительно посмотрела на свои руки. Катана матово блестела сквозь пятна крови и превратилась в зонт. Тот самый. Зеленый. С птицами.
«Сейчас предлагать начнет», – мелькнуло в голове у Санька, и он на всякий случай попятился, чтобы до него не могли дотянуться.
– Раз зонта у меня нет, значит, все?
Мгновение – и зонт стал таять.
– Слушай себя, – прошептала Садако. – Твой дух тебя проведет. Все уже определено.
Садако исчезла в тумане.
– Прям как отец, – буркнул Санёк, вглядываясь в серую взвесь.
– Раз, два, три! Шишкина! Ты работать сегодня будешь? Слепцов! Не обгоняй Анель. Так! Я не пойму, мне теперь по-казахски считать? Хусеитова, ты вообще меня слышишь?
Голос пробивался сквозь вату тумана, то приближаясь, то удаляясь, ветер гонял его туда-сюда.
– Раз, два, три! – Алиса говорила жестко, хлопки одинокими щелчками разносились по парку. – Саша! У тебя живот болит? Что ты согнулся? Где твоя спина?
– Ничего у меня не болит, – прошептал Санёк.
Туман заволновался, словно кто-то там, за ним, замахал руками, ногами или несколько человек принялись активно прыгать и бегать. Послышалась музыка: «Та-та та-та-та-ра-ра-ра-ра-ра-пам».
Как у Вади на мобильном. Из фильма «Миссия невыполнима».
Санёк и сам не заметил, как выпрямился, как расправил плечи, как ноги встали под уголок.
Туман пахнул в лицо, на секунду приоткрывая репетиционный зал. Вадя халтурит, не дотягивает ногу и путает движение. Даша пытается встать впереди Шишкиной, отчего у Юльки глаза наливаются чернотой.
Эту черноту заштриховывает туман. Все исчезает.
– Я кому сказала? – несется умирающий крик Алисы.
Туман ударил в лицо, заставляя Санька попятиться.
– Ну ладно, волшебники, блин, – прошептал он. – Писатели!..
– Сань, а? – ворвался ему в уши встревоженный голос Вади.
Рядом с Саньком словно включили пылесос. Он шумно засосал в себя туман, кусты гортензии, зеленую травку, дорожку, крик Алисы, парк Уэно. Осталась лишь толстобрюхая статуя святого. В его пупке отражалось солнце, затертое облаками.
– Ну, чего ты? – нудел Слепцов.
– Чего? – переспросил Санёк.
– Чего ты весь день как немой? – Вадя расстроенно шмыгнул носом. – Мы тут ходим, а ты уперся в эту статую и молчишь.
– Где ходим?
От резкой смены картинки голова отказывалась принимать действительность. Но пупок светился, солнце хоть и сквозь облака, но сверлило затылок, а капризный голос Вади вскрывал черепную коробку не хуже любого хирурга.
– По парку. Ты чего, забыл? Мы же во дворец императора пошли.
Санёк шевельнулся, чувствуя, как затекло тело, как нехотя оживают мышцы. Дворец не вспоминался, парк был незнаком.
– Понасажали тут елок, – буркнул он, отмахиваясь от нависшей над ним ветки с длинными разлапистыми иголками.
– Это не елка. Это сосна, – с обидой за дерево произнес Вадя. – Японская. Нам Каору рассказывал. Она у них сама вывелась, вместо всех остальных деревьев.
Санёк на мгновение завис, глядя на тоскующего приятеля. Не покатил ему парк с елками. Вон – глаз красный, взгляд невеселый, рубашка мятая.
На солнце набежала более уверенная тучка. Стало темнее.
– Мы домой-то когда? – громко спросил Санёк, прислушиваясь к звукам своего голоса: так ли он слышит, как говорит. – Жрать охота.
– Ага, – согласился Вадя. – Каору сказал, что мы здесь будем есть, ресторан поблизости хороший.
Каору… Зачесанные вверх черные волосы, вздернутые удивленными домиками бровки.
Поесть – это хорошо. Пускай и в ресторане. Хотя дома лучше. Представилось, как Каору босиком проходит вдоль небольшого стола на коротеньких ножках, кланяется, легко присаживается на пятки, расправляет уставшую спину. Чья-то рука ставит перед ним небольшую пиалу с прозрачной, слабо окрашенной в зеленый цвет жидкостью.
Санёк и сам сейчас с удовольствием прошел бы вдоль другого края стола. Босая нога ощутит приятную прохладу циновки. Устроится в позе сэйдза на удобный татами. Захрустит под коленями сухой тростник подстилки. Усесться на пятках, выпрямить спину, посмотреть вверх и вознести хвалу богам, итадакимасу. Еда – это всегда хорошо. Благословен тот стол, на котором стоит рис. Осибори освежит руки и лицо после долгого дня. Обед достойно начать с чашки чая. Терпкий напиток омоет горло. После чая так приятно съесть несколько ломтиков свежей рыбы, сасими, обмакнув их в соус. А потом не спеша насладиться рисом. И пока рисинки медленно пережевываются, можно уже поглядывать на прикрытый крышечкой суп. Гадать, какой сегодня? Мисосиру?
[5]
Бутадзиру?
[6]
Имони?
[7]
Одэн?
[8]
Санёк моргнул раз, другой, поискал и не нашел плошек с крышечками. По цвету посуды можно предположить, какой суп приготовили.
По спине прокатился холодный пот, лоб покрыла испарина. Это были не его мысли… Чужие… Кто-то другой хотел вытереть руки теплым влажным полотенцем, помолиться и приступить к трапезе.
Тучка набралась наглости и выключила дневной свет, оставив тревожный ночник сумерек. Ветер принес с собой первые капли дождя.
Дождь… Каору обещал…
Дождь!
Санёк уставился на Вадю, пытаясь заметить в нем начало изменений. Как это, интересно, происходит? Медленно, морщинка за морщинкой? Или в одну секунду, как будто нового человека перед тобой поставили?
Вадя в ответ уставился на Санька. В лице – удивление. Смотрел, но не торопился кричать от ужаса или падать в обморок.
Значит, не сейчас…
Ветер подул сильнее, убрал воду, хлопнул ладошкой по небесному выключателю. Посветлело. Тучу разбросало по небу.