Все разумные - читать онлайн книгу. Автор: Павел Амнуэль cтр.№ 79

Должно быть, руки у него дрожали — Гущин забрал поднос и вернулся в гостиную.

— И если следовать вашей логике, — сказал он, продолжая разговор, — то получается, что все мировые религии относительно верно описывают если не структуру, то смысл мироздания.

«Но почему? — думал Фил. — Почему он оставил этот проклятый нож лежать рядом с остальными, как очевидную улику? То есть, для любого следователя из милиции в ноже нет ничего странного — новый, и что? Уликой нож может стать для знающих, для способных сложить два и два в новой системе координат».

Мог ли Кронин рассчитывать, что никто не войдет в кухню, не откроет шкаф…

— Вы не хотите понять, Вадим Борисович, — говорил между тем Кронин. — Все религиозные чувства возникают в мозгу и нигде больше. Исследования Ньюберга и Д'Аквили показали, как можно вызвать у любого человека — любого! — религиозный экстаз и ощущение близости к высшему существу. Вам знакомы эти исследования? Если нет, могу дать ссылку…

— Да-да, — отмахнулся Гущин, — и эти опыты вовсе не доказывают, что Бога нет, как не доказывают и обратного. Ровно то же самое, что вы мне пытаетесь изложить о якобы открытом вами новом законе природы. Религиозное чувство можно вызвать воздействием на нейроны, расположенные в задней верхней теменной доле мозга.

— Я именно это и пытаюсь вам объяснить! К нашим разработкам религия не имеет ни малейшего отношения. Мир объективен, и речь идет о процессе познания…

— Вы меня не убедили! Все это шарлатанство, вот что я вам скажу, и чем больше я вас слушаю, Николай Евгеньевич…

— Тем больше убеждаетесь в том, что мы тут все шарлатаны?

— Нет, конечно! Тем больше убеждаюсь в том, что даже умные люди с широчайшим кругозором и энциклопедическими знаниями, создатели, можно сказать, новой науки, в общем, такие люди, как вы, дорогой Николай Евгеньевич, время от времени делают неверные выводы из верных предпосылок.

Гущин допил чай, налил еще и положил в вазочку горсть печенья; похоже, он собирался продолжать эту бессмысленную дискуссию до морковкина заговения:

— Вы намерены утверждать, что ваше сознание управляет энергетическими процессами? За все время от вашей группы не поступило ни одной заявки на оборудование, вы не ставите никаких экспериментов…

— Какое оборудование? — изумленно пробормотал Фил. — Какие… экс… эксперименты с нематериальной энергетикой? Разве вам не очевидно, что…

— Я не имею права вмешиваться в ход ваших исследований, вы это знаете, Николай Евгеньевич, — с нараставшим раздражением говорил Гущин. — Собственно, я даже спрашивать вас ни о чем не должен, я кто? Функционер, наблюдатель. Куратор, так сказать. Но свое мнение высказать имею право, верно? Так вот, вы все смешали в одну кучу: терроризм, уголовщину, естественный ход событий, редкую болезнь и ужасную случайность, религиозное самопознание, материализм и богоискательство… Буквально все! Я просто поражаюсь, как вам это удалось, и еще больше поражаюсь тому, что висталогия, которая немедленно должна была указать на ошибку, позволила вам совершать все эти глупости.

Гущин бросил в рот печенье и встал наконец из-за стола.

— Вот что, дорогие мои, — сказал он сухо, — официально заявляю: Академия платит каждому из вас деньги, причем не такие уж маленькие, чтобы вы решили вполне определенную задачу…

— С террором-то мы справимся, не проблема, — пробормотал Кронин. — Справимся ли с собой — вот вопрос.

— Я был о вашей группе гораздо более высокого мнения. Мне жаль. Вот что, — он посмотрел на часы, — у меня есть кое-какие дела, но позднее я вернусь, и мы завершим нашу полезную дискуссию.

Он кивнул Кронину, протянул Филу руку, которую тот вяло пожал, и вышел в прихожую, чем-то там грохнул на ходу и выругался сквозь зубы. Хлопнула входная дверь.

— Похоже, — сказал Кронин, — нам скоро — может, прямо сегодня, — закроют финансирование.

— Вы его не убедили, — констатировал Фил.

— Нет, — согласился Николай Евгеньевич.

— Я не понимаю, — медленно заговорил Фил, подбираясь к главному вопросу, но задавая второстепенный, — почему вы…

Он замялся.

— Почему я рассказывал ему о наших исследованиях, — закончил Кронин, — хотя мы договаривались молчать в тряпочку? Объясню. Я был обязан спасти группу от развала, Филипп Викторович.

— От развала? — удивился Фил.

— От развала, — повторил Кронин. — Месяца три назад Вадим Борисович явился ко мне, выложил на стол распечатки, рассказал о выводах экспертизы, обвинил в сокрытии важной информации, чуть ли в предательстве и государственной измене… Тогда же намекнул, что представляет он вовсе не российскую академию, а другое, более серьезное ведомство. Что я мог ответить? Либо все полностью отрицать, либо обо всем рассказать. Я предпочел второе — и вы бы на моем месте сделали то же самое.

— Но от нас вы это скрыли.

— Гущин взял с меня слово. «Пусть, — сказал он, — все идет, как шло. Так вы спокойнее работаете».

— Почему же он сразу не прикрыл нам это направление? Ведь мы тогда даже закона сохранения не сформулировали, ничего не было…

— Потому и не прикрыл, — с досадой сказал Кронин, удивляясь недогадливости Фила. — Идея была новой, странной, но могла оказаться и перспективной с их практической точки зрения. Хотя, конечно, энтузиазма по поводу изменения направления в наших исследованиях Вадим Борисович и тогда не высказывал. Но ждал — может, у нас получится что-то реальное. А мы даже ни одного прибора не заказали, это его совсем добило — ну чистый же идеализм, если ставить эксперимент без оборудования, верно?

— Вы хотели поговорить о том, как выходили в мир, — сказал Филипп, не желая продолжать неприятную тему Кронинского предательства.

— Вы правы, — сухо произнес Кронин и, подвигав левой ногой, уложил ее в новом положении. — Это произошло ночью, в три сорок две. По моим представлениям, я провел в мире несколько лет. Вернувшись, засек время: на часах было три сорок четыре. Я рано заснул вчера и, видимо, успел выспаться, потому что проснулся в начале четвертого и понял, что придется бодрствовать до утра. Тогда я стал отрабатывать полную формулировку закона сохранения импульса, которую мы начали обсуждать на прошлой неделе, еще до… Я почувствовал, что живу во Вселенной, которой нет конца. Ни образы, ни слова не способны описать многообразие моего мира и мое собственное многообразие. Мне показалось, что я осознал все свои сути, составляющие меня в бесконечномерном мире.

— Все? — вырвалось у Фила.

— Конечно, не все, если подумать, но разве я думал? Если я живу в бесконечном множестве измерений, то моему сознанию не хватит вечности, чтобы побывать в каждом из них. Если можно говорить о сознании измерений.

— Можно, — начал было Фил, но прикусил язык. Не следовало сбивать Николая Евгеньевича с мысли.

— Я был чьей-то мучительной совестью. Так я ощущал. И еще я стал ночью. Той ночью, когда скончалась Елизавета Олеговна. Я стал тишиной в темном подъезде ее дома. И гулом пролетевшего самолета. И криком ее матери, увидевшей, как дочь теряет сознание от боли. И сознанием Елизаветы Олеговны я был тоже. И потому увидел. Я увидел, Филипп Викторович, вы понимаете это?