Но то, что Вика чувствовала, лежа на песке, не было похоже
на те ощущения. Все ее тело кричало, что ему нужна, нужна, НУЖНА еда! Что оно
иссыхает без еды и воды, что оно начинает пожирать само себя, что оно будет
умирать долго и мучительно, если она, Вика, не покормит его! Встань,
командовало тело, пожуй траву, раскопай песок, сделай хоть что-нибудь! Трава
даст тебе сил, под песком будет пресная вода – встань, не лежи, ты же умираешь,
черт возьми! Или ты не понимаешь этого? Неужели боль не говорит тебе о том, что
очень скоро тебя не будет – скорее, чем ты думаешь!
Вика продолжала лежать неподвижно. У нее не было сил на то,
чтобы встать.
Когда-то, давным-давно, когда мать будила ее в школу зимой,
а за окном стояла такая плотная темнота, что по утрам не раздвигали занавески,
чтобы не видеть ее, Вика просыпалась с трудом. Мать злобно кричала что-то о
пяти минутах, по прошествии которых Вика должна быть умыта и причесана, и она
соглашалась, закрывала глаза и в полусне видела, как она встает, идет в ванную
комнату, умывается и причесывается, выходит в кухню…И потому, получив
болезненный тычок, выдергивавший ее из сна, Вика открывала глаза с изумлением:
за что ее ругают, ведь она умылась и причесалась! И обнаруживала, что все это
ей приснилось.
В такое же состояние она погружалась и сейчас. Вторая Вика
поднималась, с трудом ковыляла к пальмам, разрывала руками песок – легкий,
странно упругий, – и под ним проступала лужица воды, в которую медленно
сползали стены вырытой ямы. Вторая Вика набирала воды в горсть, выпивала, ощущая
слабый солоноватый привкус; она лежала, отдыхая, около ямки, а затем выкапывала
в лесу съедобные корешки. Одного корешка хватало, чтобы утолить голод на целый
день.
«Сказка. Какая хорошая сказка… У меня не хватит сил даже на
то, чтобы доползти до края скалы, не говоря о том, чтобы вырыть яму. Но самое
главное не в этом. Самое главное в вопросе – зачем? Что даст мне вода? Сорок
дней жизни? Сорок дней я буду жить надеждой на то, что меня спасут, и снова
сходить с ума от любого шороха? Нет. Ни за что. Может быть, я недостаточно
сильна, чтобы закончить все это так, как хотела, но я не стану продлевать
собственные мучения. Я пройду через них один раз. Я умру здесь. Пусть я умру
скоро».
Перед глазами Вики плавало жирное черное пятно, и она
заметила, что оно постепенно увеличивается. Когда Вика приоткрывала глаза,
пятно несколько секунд продолжало висеть в воздухе, а затем исчезало, но стоило
сомкнуть веки, и оно возвращалось. Пятно росло, словно опухоль, и Вика
понимала, что скоро ничего, кроме жирной черноты, не останется перед ней.
Чтобы не сосредоточиваться на боли, она попыталась заставить
себя думать о чем-нибудь. Пыталась вспомнить дядю Мишу, Ленку Красько,
заботливого Антона Липатова, которого ласково и чуть насмешливо звала
Липатычем… Но в голове были лишь имена, за которыми стояли блеклые образы, и
Вика отчетливо видела букву А с высокой перекладиной в имени Липатова, но не
видела самого Антона. Она не могла его вспомнить. И Лену не могла. И дядю Мишу.
Но вместо них перед глазами неожиданно возник мальчишка – высокий,
худой, с серьезными серыми глазами. Мальчишка постоял на подоконнике, затем
шагнул в воздух и повис там, искоса поглядывая на нее. Вика никогда не видела
мальчишку раньше, потому что книжка о Питере Пэне, которую она брала в
библиотеке пять раз, была без картинок. Но сразу узнала его. Когда-то в детстве
она мечтала о том, что в ее окно постучится именно такой мальчишка, посыплет на
нее порошок, от которого она сделается невесомой, и унесет Вику на свой остров.
«Остров! – Она внутренне рассмеялась. – Вот откуда
взялся Питер Пэн! Ну конечно, остров с чудесным названием Нетинебудет, где жили
феи, пираты, мальчишки и краснокожие индейцы. Нетинебудет… Я – остров. Это про
меня. Это меня не будет. Нет и не будет».
Нет и не будет.
Нет и…
Нет.
Когда неподалеку от нее громко, надсадно закричала птица,
Вика догадалась сквозь сон, что за ней прилетела Птица Нет. Не открывая глаз –
да и невозможно было их открыть, потому что жирное черное намертво слепило
веки, – она чувствовала, что Птица подходит по песку на длинных тонких
ногах, наклоняется над ней, примеряется, как бы поудобнее ухватить Вику клювом.
«Все равно, как, – хотела сказать ей Вика. – Унеси меня отсюда. Даже
если мне будет неудобно, не беспокойся об этом. Просто лети».
Птица закричала снова – странная, непонятная Вике радость
слышалась в ее крике, – и тут же с берега отозвалась вторая. Откуда-то
снизу прокричала третья, еле слышно, и первая Птица ответила ей коротким
вскриком.
«Как странно, – подумала засыпающая Вика, –
кажется, Птица Нет была только одна… Наверное, из тех яиц, которые Питер Пэн
положил в свою шляпу, уже вылупились птенцы».
Ей вдруг очень захотелось посмотреть на птенцов, которые
вылупились у Птицы Нет. Но жирное черное не давало открыть глаза, и Вика
осознала, что сейчас умрет, так и не увидев Птицу и ее детенышей.
Птица над ней снова вскрикнула, и на этот раз крик ее был
тревожным. Два птенца не ответили.
«Я тебя увижу, – пробормотала Вика про себя, силясь
открыть глаза, прогнать черноту. – Не тревожься, я тебя увижу»…
Черное давило на нее, пыталось расползтись по всему лицу, не
давало никуда уйти от пустоты, заполняя мысли и чувства. Черное разрасталось,
превращаясь в остров, вокруг которого скользили мурены. Словно маска, прижатая
к лицу, черное закрывало от Вики все вокруг и прятало ее саму. С отчаянным
усилием Вика заставила себя вспомнить Антона Липатова, и от воспоминания черная
опухоль вдруг начала съеживаться, края ее обуглились. «Твой остров – он внутри
тебя, понимаешь?» – насмешливо и нежно сказал Антон, словно объяснял ребенку
очевидные вещи. И, поверив ему, Вика смогла, наконец, разлепить распухшие веки.
Ее резануло светом, и, щурясь от рези в глазах, она
разглядела над собой Птицу Нет. У Птицы было темнокожее лицо с широким носом и
большими карими глазами, блестящими, как гладкие морские камешки. Тонкими
пальцами Птица бережно ощупывала Вику.
Наклонившись над Викой и пристально глядя ей в глаза, Птица
провела пальцем по ее лбу и что-то негромко проговорила-прокурлыкала. Вика
слабо шевельнула губами, пытаясь поблагодарить Птицу за то, что та прилетела,
не бросила ее одну умирать на острове, и в эту секунду полубред-полусон растаял
окончательно, и Вика поняла, что над ней склоняется человек, а позади него
стоят еще двое – она видела их размытые силуэты. Что-то прохладное коснулось ее
губ, и в рот потекла вода, густая, как молоко.
Жадно глотая воду, Вика прикрыла глаза, и обнаружила, что
черного пятна больше нет. Вместо него перед глазами повисла сверкающая
золотистая пелена. Она глубоко вдохнула и нырнула в золотое сверкание, словно в
океан.
Глава 15
Семь дней спустя
Бабкин вошел в палату, чувствуя себя полным идиотом,
поскольку в руках у него была авоська с мандаринами. Мандарины он купил сам, а
авоську раскопал в закромах своей квартиры Макар, и, несмотря на отчаянные
возражения Сергея, заставил того тащиться с авоськой.