Игорь выкинул подслушанную беседу из головы и вспомнил о ней
только вечером, когда мать зажгла настенный светильник, и он увидел, как
покачиваются вокруг лампочки стеклянные желтые шарики. Минуту он смотрел на них
застывшим взглядом, а затем, дождавшись, пока мать выйдет из комнаты, подошел к
светильнику, осторожно отцепил один, самый дальний, висевший у стены. Шарик был
гладкий и горячий на ощупь и посверкивал, когда Игорь поворачивал его.
А на следующее утро Перигорский подошел к Машкиной парте и
выложил свой трофей на раскрытый учебник. Несколько секунд Ямпольская смотрела
на шарик, и лицо ее не выражало ровным счетом ничего. Затем оно изменилось. Она
взяла шарик двумя пальцами, осторожно, словно он был драгоценностью, и поднесла
к глазам. Перевела взгляд на Игоря и тихо спросила:
– Откуда?
– Какая разница? – Перигорский пожал
плечами. – Главное – где он сейчас. Не теряй.
Кивнул независимо и пошел к своей парте.
Ямпольская с тех пор прониклась к Игорю благодарностью, но у
того и в мыслях не было использовать удачу в корыстных интересах. Он упивался
чувством, которое испытал, глядя на ошеломленное, а затем счастливое лицо
Машки, когда на несколько секунд для нее не было никого вокруг, кроме него,
Игоря Перигорского! Он ощущал себя одновременно и немножко волшебником, и благодетелем,
и покровителем, а бескорыстие возвеличивало его в собственных глазах. Вот она,
возможность не только привлечь внимание, но и вызвать уважение вкупе с
восхищением!
Небольшое происшествие, как ни странно, изменило Игоря:
теперь он чувствовал себя куда увереннее, чем раньше, а теплое отношение самой
красивой девочки класса заставило остальных одноклассников смотреть на него
другими глазами.
Закончив институт, Перигорский пошел работать по
специальности и к тому времени, разумеется, давно уже не думал о том, чтобы
выделиться таким экстравагантным способом, как исполнение чужих желаний. Но
когда подвернулся на редкость удачный случай и нашлись люди, готовые дать
деньги под проект, в голове Игоря Васильевича сама собой сложилась полная
картина, в центре которой вращался золотистый шарик, подаренный маленькой Маше
Ямпольской любящим дедушкой.
– Ты ему веришь? – спросил Бабкин, выслушав
Макара.
Сам он буквально с первых слов Илюшина понял, что в объяснение
Перигорского вписывается все: и дикая сцена, которую он наблюдал, и странный
лес в оранжерее, и обращение с ним, Бабкиным… Но оставался шанс, что более
проницательный Макар найдет зацепку, которая поможет разрушить историю
директора «Артемиды».
– Перигорскому – да. Что-то он, безусловно, утаивает.
Кстати, я не верю в то, что на территории клуба не происходит ничего
криминального – нет, наверняка происходит, но никакого отношения к Стрежиной
это не имеет. Наверняка у них бывают мелочи: какой-нибудь наркотик, вводящий
игроков в легкий транс и эйфорию, возможно – случаи срыва клиентов на актерах…
Ерунда, одним словом.
– А Коцбе веришь?
Макар отрицательно покачал головой:
– Он из тех людей, которые всей правды не говорят
никому и никогда. К тому же пока он – основной подозреваемый, имевший и
средства и, возможно, мотив. Но если «Артемида» не имеет отношения к
случившемуся со Стрежиной, то как мог Аслан осуществить такой замысел? Кто ему
помогал? Что-то мы с тобой проворонили, Серега. Что-то проворонили…
Бабкин молча кивнул и закрыл глаза. После слов напарника о
том, что тот верит рассказу Перигорского, его начало неумолимо клонить в сон.
Уже проваливаясь в дремоту, Сергей протянул руку и нащупал на столе фотографию
Вики Стрежиной.
– Может, дельного экстрасенса найти? – услышал он
голос Илюшина.
Бабкин хотел огрызнуться, что ему не до шуток, но внезапно
понял, что Макар не шутит, и это окончательно убедило его в том, что дела их
плохи. Если скептик Илюшин предложил найти человека, который решит за них проблему,
значит, шансы отыскать Стрежину очень невелики.
* * *
Последние четыре дня Антон больше не проваливался в черную
яму. Он находился в каком-то тяжелом гнетущем полусне, и, хотя боли в затылке
постепенно уменьшались, Липатов, пожалуй, предпочел бы боль своему теперешнему
состоянию. Он ощущал огромное равнодушие ко всему, что с ним происходило, и
визиты врача и медсестер не выводили его из полусна, а вплетались в него.
Реальностью было другое – увиденный им остров, по которому брела маленькая
фигурка, но, как Антон ни старался, больше остров перед ним не появлялся.
Липатов чувствовал, что исчезновение острова и уменьшение боли странным образом
связаны между собой, но поделать ничего не мог.
Люди на соседних койках менялись, но, что происходило с
ними, Антона не интересовало. Он не понимал, почему к нему не приходят два
сыщика, которых он нанял, чтобы найти Вику, но спрашивать медсестру было
бесполезно, не говоря уже о том, что у Липатова не было на это сил. Даже шепот
давался ему с трудом – хотелось заткнуть уши, закрыть самому себе рот,
зажмурить глаза и не видеть над собой профессионально внимательного лица.
Немота становилась спасением.
«Спи, спи», – заставлял он себя, сам точно не понимая,
зачем, но ощущая, что нужно заснуть – заснуть по-настоящему, а не так, как он
спал все это время. Про себя он напевал старые колыбельные, всплывшие в памяти
из тех времен, когда жива была бабушка, укладывавшая внука спать с напевными
песнями. Он делал это серьезно, ответственно, мысленно воспроизводя бабушкины
интонации, убаюкивая самого себя. Сны не приходили, но Липатов не сдавался,
часами бормоча одни и те же строчки, чувствуя, что в них скрыто то, что ему
поможет.
К концу третьего дня бормотания он уснул. Сон опустился на
него быстро, словно накрыв цветастым пледом, и Липатов без малейшего удивления
увидел себя сидящим на поваленном стволе дерева. За спиной его шелестел лес,
перед ним открывалось море, с которого дул свежий пронзительный ветер. Не
оборачиваясь, Антон почувствовал, что сзади подходит Вика – маленькая
испуганная Вика, за которой по-прежнему, не отставая, двигалось нечто черное,
большое, приближалось к ней все ближе и ближе. Антон хотел обернуться, но не
смог. Вика остановилась за его спиной, постояла и стала уходить назад. Липатов
пытался крикнуть, пытался взмахнуть рукой, чтобы остановить ее, –
бесполезно. Черное дохнуло ему в шею, и холод, поднявшись вверх, снова вызвал к
жизни боль, угнездившуюся в затылке. Антон застонал и проснулся.
Виктория Стрежина. Остров
Ссадины не заживали. К царапинам на руках Вика более-менее
привыкла и лишь морщилась, когда ветки задевали о них. Но на ступнях тоже
образовались ранки – она никак не могла вспомнить, откуда они взялись, – и
они беспокоили ее все сильнее и сильнее. Маленькие поначалу, постепенно они
превратились в трещины, и больше всего девушку тревожило, что вокруг одной из
них, над большим пальцем правой ноги, вздувается темно-желтый пузырь, к
которому было больно прикасаться.