Габриэла, корица и гвоздика - читать онлайн книгу. Автор: Жоржи Амаду cтр.№ 92

— А когда это кончится?

Кругом засмеялись. Габриэла почувствовала себя совсем неловко. Зачем Насиб заставил ее прийти? Все ей так не нравится.

— Еще и не начиналось.

Наконец какой-то грузный мужчина в сорочке с накрахмаленной грудью поднялся вместе с Эзекиелом Прадо на эстраду, где стояли два стула и столик с графином и стаканом. Все захлопали, Насиб уселся рядом с Габриэлой. Сеньор Эзекиел поднялся, откашлялся и налил воды в стакан.

— Уважаемые дамы и господа! Сегодняшний день — незабываемая дата в календаре интеллектуальной жизни Ильеуса. Наш культурный город с гордостью и волнением принимает выдающегося поэта Аржилеу Палмейру, вдохновенное выступление которого, посвященное…

И пошел, и пошел… Он говорил, сидевшие в зале слушали. Слушала и Габриэла. Время от времени в зале хлопали, она тоже. Она думала о цирке должно быть, представление уже началось. К счастью, там всегда опаздывали, по крайней мере на полчаса. До замужества она дважды побывала с доной Арминдой в «Большом балканском цирке». Назначенное на восемь представление обычно начиналось лишь в половине девятого, а то и позже. Габриэла посмотрела на громадные, как шкаф, часы в глубине зала. Они громко тикали, и это ее развлекало. Сеньор Эзекиел говорил красиво, правда, слов она не разбирала. Голос адвоката журчал, переливался, убаюкивал, навевая сон. Но заснуть мешало тиканье часов, стрелки которых медленно двигались. Громкие аплодисменты нарушили дремоту Габриэлы, встрепенувшись, она спросила Насиба:

— Уже кончилось?

— Вступительное слово. Сейчас будет выступать поэт.

Толстяк в накрахмаленной сорочке поднялся, ему зааплодировали. Он вытащил из кармана огромный лист бумаги, разгладил его, откашлялся, как сеньор Эзекиел, только погромче, и отхлебнул из стакана. По залу пронесся его громовой голос:

— Любезные сеньориты — букеты цветущего сада, каковым является ваш Ильеус! Добродетельные сеньоры, покинувшие священное убежище семейного очага, чтобы послушать меня и поаплодировать мне! Достопочтенные сеньоры, создавшие на берегу Атлантики ильеусскую цивилизацию!..

Толстяк сыпал словами, иногда останавливаясь, чтобы выпить воды, откашляться, вытереть платком пот. Казалось, он никогда не кончит. Его речь была полна поэзии. Несколько громовых фраз, потом голос оратора смягчался, следовала трагическая тирада:

— Слезы матери над трупом маленького сына, которого всемогущий на небо призвал, — это священные слезы. Услышал я: «Слеза материнская, слеза…»

Теперь задремать почти не удавалось. Габриэла закрывала глаза, как только начиналось чтение стихов, отводила взгляд от часов и старалась не думать о цирке. Вдруг стихи кончились, но голос поэта тут же загремел с новой силой. Габриэла вздрогнула и спросила Насиба:

— Уже кончает?

— Тс! — зашипел Насиб.

Но и ему хотелось спать, Габриэла это видела. Несмотря на то что он делал вид, будто слушает внимательно, вперив взгляд в поэта, несмотря на усилия, которые он прилагал, чтобы не задремать, когда тот читал особенно длинные стихотворения, он моргал, и глаза его слипались. Насиб просыпался, когда начинали аплодировать, тоже хлопал в ладоши и говорил, обращаясь к сидевшей рядом супруге доктора Демосфенеса:

— Какой талант!

Габриэла смотрела на стрелки часов — девять часов, десять минут десятого, четверть десятого. Первая половина циркового представления, должно быть, уже подходит к концу. Даже если оно и началось в половине девятого, то кончится все равно не позже половины десятого. Правда, будет антракт, возможно, она и успела бы увидеть второе отделение, где будет выступать Туиска. Только этот поэт, видно, никогда не кончит.

Русский Яков спал, сидя на стуле. Мистер, который поместился около двери, давно исчез. Тут антракта не было. Никогда ей не приходилось присутствовать на таком скучном вечере. Толстяк выпил воды, ей тоже захотелось пить.

— Я хочу пить…

— Тс…

— Когда это кончится?

Поэт переворачивает листы один за другим и подолгу читает каждый из них. Если Насибу тоже не правится, если он дремлет, то зачем же он пришел?

Очень странно, ведь он заплатил за билеты, оставил без присмотра бар, не пошел в цирк. Габриэла не понимала… И еще рассердился, повернулся к ней спиной, когда она попросилась в цирк. Очень странно!

Громкие, несмолкающие аплодисменты, задвигались стулья, все направились к эстраде. Насиб повел туда Габриэлу. Поэту жали руку, говорили комплименты:

— Замечательно! Восхитительно! Какое вдохновение! Какой талант!

Насиб тоже заявил:

— Мне очень понравилось…

Ничего ему не понравилось, он говорил неправду, она знала, когда ему нравится. Он даже задремал, зачем же он врет? Они стали прощаться со знакомыми.

Доктор, сеньор Жозуэ, сеньор Ари, капитан не отпускали поэта. Тонико подошел с доной Олгой, снял шляпу.

— Добрый вечер, Насиб. Как поживаете, Габриэла?

Дона Олга улыбалась. Сеньор Тонико держался чрезвычайно корректно.

Этот сеньор Тонико, редкий красавчик, самый красивый мужчина в Ильеусе, был очень ловким парнем.

В присутствии доны Олги он превращался в святого.

Но когда ее не было, он становился сладкоречивым влюбленным, прижимался к Габриэле, называл ее «красоткой», посылал ей воздушные поцелуи. Он поднимался на Ладейру и останавливался у ее окна, если она была дома. После свадьбы он стал называть Габриэлу «доченькой». Именно он, по его словам, убедил Насиба жениться на Габриэле. Тонико приносил ей конфеты, не сводил с нее глаз, брал за руку. Интересный молодой человек и на редкость красивый.

По улице гулял народ. Насиб торопился — в баре сейчас много посетителей. Габриэла же спешила в цирк. Насиб не стал провожать ее домой, простился на пустынном склоне. Едва он завернул за угол, как она чуть не бегом повернула назад. Нужно было пройти так, чтобы ее не увидели из бара, поэтому Габриэла не хотела идти по дороге через Уньан. Она пошла по набережной; сеньор Мундиньо в это время входил в дверь своего дома и остановился взглянуть на Габриэлу. Она обогнула бар и поспешила к порту. Там Габриэла увидела убогий, плохо освещенный цирк. Деньги у нее были зажаты в кулаке, но никто не продавал билетов.

Габриэла раздвинула брезент и вошла. Второе отделение уже началось, но она не видела Туиски. Она села на галерке и стала внимательно смотреть. Как интересно! И вот появился Туиска, такой смешной в одежке невольника. Габриэла захлопала в ладоши и, не удержавшись, крикнула:

— Туиска!

Негритенок не услышал. Представление было грустное: несчастного клоуна бросила неверная жена. Но были и веселые места, когда все смеялись; смеялась и Габриэла, аплодируя Туиеке. Вдруг она ощутила на затылке дыхание мужчины и услышала голос:

— Что вы тут делаете, милочка?