Охваченные членством - читать онлайн книгу. Автор: Борис Алмазов cтр.№ 63

Бледный бедный Миша Эммануилович, не то Абрамович полетел на Садовую, не помня себя.

— Все настолько неожиданно... Даже как-то дорога у меня из сознания выпала. Все в мозгу перебираю, что же я мог такого напороть? Опомнился, когда наткнулся на стальной взгляд.

— Это ваша работа?

Я смотрю-смотрю на страницу и никак не могу понять, что ж там такого? Письма пионеров! Рубрика «Наша Родина — СССР!»

— Курилы японцам отдали?

А над рубрикой — марочка 5x5 миллиметров. И там карта Советского Союза.

— Где Курилы?

Начинаю объяснять, козлетоном, про масштаб...

— Политически это недопустимо. Надо как-то исправлять вашу ошибку...

— Это я сейчас, сейчас...

Хватаю авторучку и ставлю точки на месте Курильской гряды: не то клоповые, не то мушиные следы.

— Ну, вот так лучше. И надо четко себе представлять, товарищ, что эта политическая недоработка могла бы быть растиражирована по всей стране... Тем более детям. Они же так могут привыкнуть, чисто зрительно, к утрате территорий... Это недопустимо. Чтобы в единственный и последний раз! Вот так-то, Михаил Самуилович!

Даже воспоминания о Горлите монументальны, как мавзолей или Днепрогэс. Правда, говорят, последний тоже уже не работает. Заилился.

Первая выставка питерского андеграунда... Затем вторая — во Дворце культуры имени Газа. Выстояв километровую очередь, попадаю на вернисаж, где выставлены произведения, прежде мною, воспитанным на передвижниках и французских-то импрессионистов воспринимавшим как нечто очень новое, никогда не виданные.

Новые имена, совершенно новые и мало понятные идеи. Большинство из тех, кто тогда выставлялся, теперь в каталогах современного искусства. Их творчество можно принимать, можно оспаривать, но они уже состоялись, уже вошли в историю мирового искусства. Но это ясно теперь, четверть века спустя. А тогда зритель удивлялся не только полотнам и скульптурам, в первую очередь кипел в нем адреналин от собственной храбрости.

Выставка была глотком свободы! В очереди с хихиканием, за которым явственно сквозил страх, поговаривали, что всех посетителей всесильный тогда КГБ фотографирует скрытой камерой. Не исключаю, что так оно и было. Или, может быть, планировалось, но вряд ли получилось. Те тысячи, что прошли за пять дней по выставке, не уместились бы ни на какой пленке.

У входа в залы на подоконнике сидели ершистые, бородатые, молодые, в общем-то, люди в свитерах и с бирками на груди — «участник выставки», готовые и к идеологическим спорам об искусстве, и к отражению прямого хамства. Один мне сразу приглянулся. Маленький, с шишковатым, как у русских святых на иконах, лысеющим лбом и мусульманскими ушами, торчащими, как ручки от кастрюли, по бокам большой головы.

К нему пристал комсомольского вида так называемый «рабочий паренек»:

— Скажите! Вы художник, если можно так выразиться?

— Вы выразились совершенно правильно. Художник.

— Скажите! Вот тут понавешены, с позволения сказать, картины, может, в них кто-то что-то и понимает, а я ничего не понимаю.

В собственных интеллектуальных способностях «рабочий паренек», как и положено хаму, не сомневался. Спорить с таким было бесполезно. Кроме того, он был заряжен на скандал. Мгновенно вокруг собралась толпа.

— Ну совершенно не понимаю! Другие — может быть, а я — нет! — повторял он с вызовом.

— Это не мудрено, — с достоинством отвечал художник. — Обратите внимание: другие разделись, шапки сняли, а вы в пальто и в галошах прете!

Это было «в десятку». Поэтому, когда в одном из залов с автопортрета на меня глянули пронзительные серые глаза, я сразу запомнил новое для меня имя — Владлен Гаврильчик. Он — вождь целого направления, что именовалось «русские примитивисты». Человек трудной судьбы и, пожалуй, самый старший среди художников андеграунда, бывший суворовец Астраханского суворовского училища, обладатель глобального профессионального, да и общего образования, полученного собственными усилиями. Интересный живописец, экспериментатор, он еще и поэт, и график, и философ, и теоретик андеграунда, и, самое опасное для властей, боец по натуре.

Его боялись, как абсолютно бесстрашного диссидента. Поэтому, когда пропадавшие от невостребованное™ в родном отечестве художники (многие уже очень хорошо известные за рубежом) стали требовать возможности открыто выставлять и открыто продавать свои произведения, Владлен придумал акцию: выставиться прямо на открытом воздухе у Петропавловской крепости. День начала этой акции все время переносился. Художников постоянно таскали в КГБ. Владлен впоследствии рассказывал, не без гордости, что в конце концов ему удалось убедить своих противников, что он полный дебил и законных и логичных методов борьбы с ним не существует. Тогда с ним и стали бороться как с дебилом.

Однажды, незадолго до планируемой акции у Петропавловки, Владлен обнаружил у своей двери в парадной милиционера. Он как раз собирался в магазин, а тут на ступенях сидит сержант в валенках и тулупе.

— Вы куда?

— В магазин.

— Я с вами.

— Я что,арестован?

— Нет. Но мне приказано с вами вместе везде ходить.

Пошли в магазин. А в магазине очередь.

— Слушай, — говорит Владлен милиционеру. — Уж коли ты тут, купи колбасы и сыру без очереди.

Милиционер покорно все выполнил.

Гаврильчик пришел домой, но чай пить не смог.

— Я тут в тепле сижу, а там парень на лестнице мерзнет!

Высунулся в дверь на лестничную площадку. Милиционер топчется, валенком об валенок стучит.

— Айда чай пить?

— Наверно, нельзя.

— Тебе сказали, что нельзя?

— Нет.

— Значит — можно.

Парень чаю напился. Разомлел. Стал задремывать.

— Ложись — поспи.

— А смена придет, а я не на посту.

— Как не на посту? Я же здесь. А твой пост — меня сторожить. Спи, не бойся. Ты не раздевайся. А будут в дверь стучать — успеешь тулуп напялить. Скажешь, в туалет зашел. Что, уж тебе на посту и пописать нельзя? Не в параднике же гадить!

Следующий постовой уже в булочную сам ходил, без Владлена. Третий сбегал за водкой. А четвертый после смены зашел чайку попить. Слабела железная хватка социализма.

Меня удивляло, после того как я познакомился и подружился с Гаврильчиком, то, что многие постовые менты здоровались с ним, как со старым знакомым.

— Такое впечатление, что ты в милиции служил.

— Служил. Арестантом. Тоже штатная единица. Куда же без арестантов? Тогда и менты не нужны.

Владлен, как бывший астраханский суворовец, прочитав мою книгу «Прощайте и здравствуйте, кони!», прислал мне восторженное письмо листах н;I пяти, с виньетками и рисунками. К сожалению, с переездами оно затерялось. Настоящее произведение искусства. Высокая графика.