Про зло и бабло - читать онлайн книгу. Автор: Макс Нарышкин cтр.№ 28

Остались хозяева и проститутки. Любая компания — это наряженный в строгие костюмы (за исключением джинсовой Fridays как символа демократизма корпоративной семейственности) — публичный дом. И шлюшек, потеющих в нем день и ночь, следует, по старой русской традиции, простить. Ибо не ведают они, что творят.

Испокон веков иуцию, особенно собственную, мы прощаем просто, без особых хлопот, оттого и повальная проституция.

Размышления на эту тему заняли у меня ровно столько времени, сколько потребовалось мне для прибытия по адресу, указанному в документах на имя женщины, залившей всю страну хлористым натрием. Милорадова Инга Игоревна — имя ее.

С недоумением разглядывая через окно «Мерседеса» дом, в котором, согласно документам, проживала Инга Игоревна, я в сомнении покусал губу. Хрущовская пятиэтажка с осевшими на полметра подъездами, скрытая за высотками элитных строений, и в подъездах этих я мог безошибочно предсказать запах прелых старческих тел, аромат увядающих после недавно случившихся похорон цветов и нестерпимый, резкий смрад мочи при входе. Из каких соображений в этом доме может проживать женщина, получающая по три с половиной миллиона долларов в год, мне было непонятно.

Быть может, в документах указан неверный адрес? Дом не 18, а 18/4? Тогда бьет. 18/4 — это вон та двадцатиэтажная (скорее всего, выше, я на взгляд определяю) двухподъездная свечка. Там есть охрана при входе, два скоростных лифта в каждом подъезде и система видеонаблюдения. Я порылся в портфеле и еще раз вчитался в документы. Нет, все правильно, я не ошибся. Дом № 18.

В принципе, ничего сверхъестественного в этом нет. Это может быть как раз тот случай, когда человек зарегистрирован по одному адресу, а реально проживает в других местах, и количество тех мест зависит от количества документов из управления юстиции, подтверждающих право собственности на другие квартиры. Повсеместная практика. Лично я знаю очень состоятельного человека, который зарегистрирован в коммуналке. При этом у него домик за десять миллионов баксов на Рублевке и несколько апартаментов в Москве. На Рублевке живет семья, в апартаментах — шлюхи. Так что не исключено, что здесь живет семья Инги Игоревны, а в десяти других ее норках, начиная от Кутузовской Ривьеры и заканчивая квартиркой в доме буржуазной постройки на Монмартре, — альфонсы.

Проверить тем не менее нужно. Не для того я сюда ехал, чтобы, приехав, тотчас повернуть обратно.

Войдя в подъезд, я поразился тому, как точно угадал запахи. Пар, стоящий на входе, как в турецкой бане, каждый из ароматов усугублял до тошноты и торопил поскорее либо выйти, либо подняться. Не нужно никаких вывесок «Не впускайте холод». Через такие загазированные территории живые существа проносятся пулей.

Квартира 14 — это пятый этаж. Таким образом, получается, что квартирка однокомнатная. Еще одна галочка в список добродетелей Инги Игоревны. Миллионы гребет лопатой, а живет на территории тридцати квадратов в зассанной пятиэтажке.

Я шел по лестничным пролетам и безошибочно угадывал пристрастия жильцов. В 5-й жарят минтай. В 8-й — картошку. Мимо 10-й лучше не ходить, потому что там сдохла или черепашка от голодухи, или кошка от пыток. Они сдохли, но вынести некому, люди заняты более важным делом — пьют спирт.

В веселом и немного приподнятом настроении я поднялся на четвертый этаж и развернулся, чтобы следовать выше.

И вдруг почувствовал, как оборвалось сердце.

Оно билось мерно и надежно. И вдруг остановилось, доводя мозг до состояния кислородного голода, а после несколько раз подряд провернулось, как переворачивается в воздухе висящий в небе сизарь.

На подоконнике между четвертым и последним этажами, на выщербленном, как кусок щербета, подоконнике, скрестив ноги, сидел…

Вот эти ноги, особенности подоконника, заклеенное изолентой треснувшее стекло и находящиеся в постоянном движении руки, словно он тасовал карточную колоду, я заметил в первую очередь, поскольку это было первое, что бросилось в глаза. Потому и запомнил. Если бы не тусклый свет садящегося за Москву солнца, и высвечивающий фигуру сидящего человека, и превращающий ее в черный силуэт, я изумился бы секундой позже. Но эта секунда ушла на то, чтобы привыкнуть к контрасту между светом и расположившимся посреди него черным как смоль пятном.

Вскоре я узнал человека. И сердце мое остановилось, чтобы потом в недоумении засуетиться.

На подоконнике сидел начальник службы безопасности Молчанов.

И только сейчас я заметил то, на что не обратил внимания сразу. Не обратил и не понял, потому что трудно было представить, что такое возможно. По рукам Молчанова бегал хомячок. Зверек цвета кофе с молоком бежал с крейсерской для себя скоростью. Он пересекал поперек одну ладонь начальника СБ СОС и тут же забегал на другую, чтобы так же быстро пересечь и ее. Молчанов подставлял одну руку, потом другую, и таким образом получалось, что быстро бегущий хомячок благополучно бежал на одном месте. Судя по трясущимся могучим плечам Молчанова, это его невероятно забавляло.

— Каким ветром, Герман? — спросил он. Клянусь, он не посмотрел на меня даже тогда, когда я, поднимаясь по лестнице, находился к нему спиной.

Хорошего юриста вот так, с полпинка, на землю не повалить.

— Тот же вопрос вам, Молчанов.

Он наконец-то посмотрел на меня, но в глазах этого страшного человека я не заметил офисной неприязни. Он рассматривал меня весело и даже с каким-то удивлением. От моего же приподнятого настроения не осталось и следа. Мой вопрос он истолковал в том смысле, какой принято считать прямым.

— Каким ветром меня занесло? — он включил в хомячке стоп-кран, сжав грызуна в кулаке. — Меня отсюда и не уносило. Я здесь живу, Чекалин.

Я хороший юрист, но этот пинок меня пошатнул.

— В каком смысле?

Великий адвокат Кони, услышав подобное из уст своего молодого коллеги, разразился бы, верно, бранью. Юридически образованный человек никогда не должен произносить эту фразу, она дает все основания полагать, что человек безнадежно глуп. Если юрист не понимает того, что ему говорят, будь то хоть фраза, сказанная изобретателем нанотехнологий, это не юрист, а дебил.

— Вы где живете, Чекалин?

— На Кутузовском.

— Так в каком смысле?

— Ладно, я сказал глупость. Просто я не мог предположить, что могу вас здесь увидеть.

— Странно, но мною овладевает то же недоумение.

Если это репликант, то теперь я точно знаю — без генов нобелевского лауреата тут не обошлось.

— Раз уж мы тут встретились и у меня есть объяснения своего присутствия, то, может быть, вы окажете честь мне такой же искренностью? — И Молчанов снова подставил руку, чтобы хомячок продолжил свой бессмысленный путь.

— Я тоже здесь живу.