Время секонд хэнд - читать онлайн книгу. Автор: Светлана Алексиевич cтр.№ 95

…На городском рынке я разговорилась с одним чеченцем… Пятнадцать лет, как у них война, и они тут спасаются. Расползаются по России… по разным углам… А вроде война… Россия с ними воюет… «спецоперация»… Что это за война такая? Молодой был чеченец: «Я, мамаша, не воюю. У меня жена – русская». А я слышала историю… могу и вам рассказать… Чеченская девушка полюбила русского летчика. Красивого парня. По обоюдному согласию, они договорились – выкрал он ее у родителей. Увез в Россию. Поженились. Все как положено. Родили мальчика. Но она плакала и плакала, ей было жалко своих родителей. И они написали им письмо: простите, мол, нас… мы любим друг друга… Привет от русской мамы передали. А все эти годы родные братья эту чеченку искали, хотели убить, потому что она опозорила их семью – вышла замуж за русского, мало что он русский, так он еще их бомбил. Убивал. По адресу на конверте они нашли быстро… Один брат ее зарезал, а второй потом приехал, чтобы домой забрать. (Молчит.) Эта война поганая… эта беда… пришла ко мне в дом. Я теперь все собираю… все про Чечню читаю, где найду. Расспрашиваю… Я хотела бы туда поехать. И чтобы меня там убили. (Плачет.) Я была бы счастливая. Такое мое счастье материнское… Знаю одну женщину… От сына ботинка не нашли, снаряд прямо в него попал. «Я была бы счастлива, – призналась она мне, – если бы он в родной земле лежал. Хотя бы кусочек…» Это уже для нее было бы счастьем… «Мамаша, у тебя есть сын?» – спросил меня этот чеченец. «У меня сын есть, но у меня дочь погибла в Чечне». – «Русские, я хочу вас спросить, что это за война? Вы убиваете нас, калечите, а потом лечите в своих больницах. Бомбите и грабите наши дома, а потом их строите. Уговариваете, что Россия – наш дом, а мне каждый день из-за моей чеченской физиономии надо дать милиции взятку, чтобы они меня не забили насмерть. Не ограбили. Я их убеждаю, что не пришел сюда убивать и не хочу взорвать их дом. Меня могли убить в Грозном… но могут убить и здесь…»

Пока бьется мое сердце… (В отчаянии.) Я буду искать. Хочу знать, как погибла моя дочь. Я никому не верю.

Открывает дверцу серванта, где рядом с хрустальными рюмочками лежат документы и фотографии. Берет и раскладывает их на столе.

Девка у меня была красивая… Заводила в школе. Любила на коньках кататься. Училась посредственно… нормально… В десятом классе влюбилась в Ромку… Я, конечно, против, он старше ее на семь лет. «Мама, а если это любовь?» Любовь была безумная, он ей не звонит, так она сама… «Зачем ты звонишь?» – «Мама, а если это любовь?» Только Ромка, один он у нее в глазах. Про маму забыла. Сегодня выпускной бал, а назавтра они уже расписались. Уже ребеночек. Ромка пил, дрался, а она плакала. Я его ненавидела. Год они так пожили. Резал вещи на ней хорошие, ревновал. Возьмет за волосы, намотает на руки – и головой об стенку. Терпела она, терпела… Маму не слушалась. Пока… Все-таки… Не знаю как… Все-таки она убежала от него. Куда? К маме… «Мама, спаси!» Так он взял и пришел к нам жить. Ночью проснулась… всхлипы какие-то… Открываю ванную, а он стоит над ней с ножом… Я схватила этот нож, порезала себе руки. В другой раз достал какой-то пистолет, газовый, думаю, не настоящий. Я от него Олеську оттягиваю, а он на меня этот пистолет: «Сейчас ты замолчишь!» Плакала и плакала, пока они не разошлись. Я его выгнала… (Молчит.) Прошло… ну полгода не прошло… Возвращается с работы: «Ромка женился». – «А ты откуда знаешь?» – «Подвез меня в городе». – «И что?» – «А ничего». Женился он быстро. А у нее это была детская любовь. Незабываемая. (Берет листок из стопки документов.) Судмедэксперт написал: выстрел в правую часть головы, а дырочка была на левой стороне. Маленькая дырочка… Может быть, он ее мертвую и не видел? Ему приказали так написать. Хорошо заплатили.

Я надеялась… Ждала, когда вернется ее отряд. Расспрошу их… восстановлю картину… Дырочка на левой стороне, а пишут – на правой. Мне надо знать… Уже зима. Снег. Когда-то я любила снег. И Олеська моя любила, достанет заранее коньки, смажет жиром. Когда-то давно… давно-давно это было. Горько мне, горько… Смотрю в окно: люди готовятся к Рождеству, бегут с подарками, игрушками. Несут елки. А у меня на кухне постоянно работает приемник. Слушаю наше радио. Местные новости. Жду. Наконец, дождалась – сообщение: «Рязанские милиционеры вернулись из служебной командировки в Чечню», «наши земляки с честью выполнили свой солдатский долг», «не посрамили»… Их торжественно встретили на вокзале. Оркестр, цветы. Вручили награды и ценные подарки. Кому – телевизор, кому – ручные часы… Герои… Герои вернулись! Об Олеське ни слова, никто не вспомнил… Я жду… держу приемник у самого уха… Должны вспомнить! Началась реклама… реклама стирального порошка… (Заплакала.) Пропала моя девочка бесследно. Так нельзя! Олеська… Она была первая… первый «чеченский» гроб в городе… Через месяц привезли еще два гроба – один милиционер постарше, другой совсем молодой. С ними народ прощался в театре… в городском театре имени Есенина. Почетный караул. Венок от общественности, от мэра… Речи. Похоронили их на аллее Героев, где «афганские» мальчики лежат… теперь и «чеченские»… На кладбище у нас две аллеи – аллея Героев и еще одна – люди ее называют аллеей бандитов. Бандиты воюют между собой, постреливают. Перестройка – перестрелка. У бандитов самые лучшие места на кладбище. Гробы из красного дерева, инкрустированные под золото, с электронным холодильником. Не памятники, а курганы славы. Героям памятники ставит государство. Солдатские – ну, скромные памятники. И то не всем. Контрактникам – отказ. Знаю, что одна мать пошла в военкомат, ей отказали: «Твой сын за деньги воевал». Моя Олеська… она лежит отдельно от всех, она же простая самоубийца… У-у-у… (Не может говорить.) Наша Настенька… Пенсию за маму ей назначили полторы тысячи рублей – пятьдесят долларов в месяц. Где правда? Справедливость? Пенсия маленькая, потому что ее мама – не герой! Вот если бы мама убила кого-то, подорвала гранатой… А мама убила саму себя, больше никого она не убила… Не герой! Как это объяснить ребенку? Что я ей скажу? В одной газете написали будто бы Олеськины слова: «Моей дочке не будет стыдно за меня…». Первые дни после похорон… Настенька сидела отрешенно, как будто ее нет или она не знает, где она. Никто не мог решиться… Это я ей сказала: «Олеськи… мамочки твоей нет…». Она стояла и как будто не слышала меня, я плакала, а она не плакала. И потом… я вспомню что-нибудь об Олеське… а она как не слышит. Долго так продолжалось, меня это даже начало злить. Водила ее к психологу. Сказали: нормальный ребенок, но сильно потрясенный. Были мы и у ее папы. Спрашиваю у него: «Ты забираешь ребенка?» – «А куда я ее заберу?» У него уже там, в другой семье, ребенок. «Тогда отказывайся». – «Как это? А вдруг мне в старости что-то нужно будет. Копейка какая…» Такой у нас папочка… Помощи нам от него нет. Одни Олеськины друзья навещают… В день рождения Настеньки всегда соберут и принесут немного денег. Компьютер купили. Друзья помнят.

Долго я ждала звонка. Отряд вернулся – и командир, и те ребята, с кем она там была. Позвонят… Обязательно! Молчит телефон… И я сама начала искать фамилии, номера телефонов. Командир отряда Климкин… Прочитала в газете его фамилию. Все! Все газеты про них писали – русские богатыри! Рязанские витязи. И даже в одной газете была его статейка, что он благодарит отряд за хорошую службу. Выполнили, мол, долг с честью… Еще и с честью… Звоню в отдел милиции, где он работает: «Пригласите, пожалуйста, майора Климкина» – «Кто его спрашивает?» – «Людмила Васильевна Николаева… мать Олеси Николаевой…» – «Нет на месте… Занят… В отъезде…». Ты командир… Ты сам приди к матери и расскажи, как там было. Утешь. Поблагодари. Я так понимаю… (Плачет.) Плачу, но слезы мои злые… Я Олеську не пускала, просила не ехать, а моя мама: «Раз надо, пускай едет». Надо! Я теперь ненавижу это слово! Уже я не та… А за что мне Родину любить? Нам обещали, что демократия – это когда всем хорошо. Везде справедливо. Честно. Обман все это… Человек – пыль… пылинка… Одно, что сейчас в магазинах всего полно. Бери! Бери! При социализме этого не было. Конечно, я – простая советская женщина… Никто меня уже не слушает, потому что денег у меня нет. Были бы деньги – другой разговор. Они бы меня боялись… начальнички… Сейчас деньги правят…