Степа отхлебнул воды из ковша, снова уселся на лавку. Почему Пафнутьич считал, что дорога свободна? Произвел заранее разведку? Нет, этого быть не могло, поскольку Разик бы эту разведку засек и для него не было бы неожиданностью, что разбойники пришли по ручью и напали на усадьбу. Да и лазутчиков дружинники наверняка бы захватили, и нападение вообще бы не состоялось. Значит, опытный атаман пошел на дело без разведки, во что невозможно поверить. Тогда получается, что Чуме кто-то, кому он безоговорочно верит, скорее всего – сам Хлопуня, сказал, что засады или заставы на дороге точно не будет. (То, что Хлопуня, судя по словам Трофима, говорил о самовольстве Чумы, Степа во внимание принимать не стал, поскольку это явно была воспитательная акция с целью показать всем подручным атаманам выгоду послушания и подчинения.) Почему же Хлопуня был уверен, что путь для отхода свободен? Узнал от предателя из стражи? Но ведь предатель в ЭТОТ раз не мог знать, где будет засада, поскольку только двоим – Разику и подьячему – было известно место той засады. Предатель или должен был сказать хозяину, что в тот день расположение дружинников он не проведал, или же соврать. Зачем ему врать? Ведь после такого обмана он точно бы в живых не остался. Прошло два дня, а в московской страже потерь не было. Непонятно!
Степан опять поднялся и принялся расхаживать взад-вперед по просторной горнице. Давай зайдем с другого конца. Чума перед смертью сказал ему, что попал в засаду. А если в усадьбе была засада, то кто же погубил боярина с чадами и домочадцами?!! Первыми в усадьбу поспели опричники, которые, по словам Коробея, были уже в сборе, когда он сообщил им о признаниях случайно захваченного разбойника, и выступили раньше стражи. Но, может быть, пока одни опричники резво выступали для отвода глаз якобы на пресечение разбоя, другие уже были в усадьбе Задерея? Неужели это они устроили страшную резню, и лишь потом, дождавшись прихода Чумы, свалили на него всю кровь невинно убиенных? Для этих нелюдей подобное злодеяние – привычное дело. Но тогда получается, что опричники заранее знали о том, что ватага разбойников придет именно этой ночью и именно по ручью, поэтому они хорошо подготовились и быстро поубивали опытных и привычных к ночному бою лихих молодцов, чтобы правда не вышла наружу.
Степан вновь отпил из ковша, приложил его мокрое прохладное донышко к своему разгоряченному лбу. Сделанное им предположение выглядело весьма убедительно. Пафнутьич никогда не убивал безоружных. Не делал он этого и в ту, последнюю, ночь. Невинная кровь была на руках опричников. Но откуда они узнали о времени, месте налета и пути проникновения ватаги в усадьбу? Им кто-то сообщил заранее. Кто и зачем? Завистник Чумы из числа разбойников, возжелавших занять его место? Но место Чумы, судя по всему, займет не кто иной, как родной брат Трофимушко, на подлость в принципе не способный и никогда не встречавшийся с Пафнутьичем. К тому же приказать Чуме идти по ручью и сообщить о свободной дороге мог только сам Хлопуня. А если это он за какую-нибудь провинность подставил своего подручного атамана под ножи опричников? Тогда уже было неважно, есть или нет засада на дороге, поскольку по ней уходить будет некому. Постой-ка, ты же решил, что Пафнутьич не разведал дорогу для отхода потому, что Хлопуня сказал ему, что дорога свободна. А зачем Хлопуне было это говорить своему обреченному атаману? Пусть бы себе разведывал, все одно – его ждала засада в усадьбе! Тут что-то не так!
И вдруг ослепительная и яркая, как вспышка молнии, догадка пронзила мозг Степы, заставив его застыть неподвижно посреди горницы с крепко зажатым в руке пустым ковшом: Хлопуня точно знал, что на дороге в усадьбу будет засада, поэтому и отговорил Пафнутьича от проведения разведки! Иначе разбойники нарвались бы на дружинников, и весь замысел рухнул бы. И сообщить ему об этом мог только один человек – подьячий Якушка. Перед мысленным взором Степы быстро пронеслись все детали событий на позавчерашнем совещании у Коробея. Подлец и предатель подьячий, чтобы навсегда отвести от себя возможные подозрения и направить их на других, сделал так, чтобы разбойники напали на охраняемые тайной засадой дружинников окрестности, чего ранее, когда о местоположении застав и засад знали все присутствовавшие на совещаниях, не происходило! Теперь все вставало на свои места, рассуждения выстраивались ровно и плотно, одно к одному, как резные деревянные плашечки в правильно собранной детской игре-головоломке. Степа был твердо уверен, что обнаружил предателя. Однако его рассуждения были всего лишь догадками и не могли уличить Якушку, а без улики Степан никогда никого не карал, даже предателей. Никто его обвинениям не поверит, тем более он не мог рассказать стражникам о своем давнем знакомстве с Чумой и его последних словах. Но Степа был уже не в состоянии обдумывать свои дальнейшие действия. Возбуждение, вызванное волнением от внезапного появления брата, беседой с ним и напряженными размышлениями, сменилось наконец усталостью и апатией. Степа в изнеможении прилег на лавку, чтобы хоть немного поспать перед очередным днем службы, который, как и другие, мог быть наполнен всевозможными опасностями и смертельным риском.
Проснуться вовремя Степе не удалось, поэтому, когда он во весь опор влетел во двор стражницкого приказа, на ходу соскочил с коня, кинул поводья подоспевшему отроку и, слегка запыхавшись, почти вбежал в приказную избу, утреннее совещание уже заканчивалось. Впрочем, его появление прошло практически незамеченным, поскольку взоры всех присутствующих были обращены на Желтка, который должен был в этот день заступить в дозор со своим десятком. Вчерашнее утро было продолжением трагической ночи, в которую произошло нападение на усадьбу боярина Задерея, и стражницкие начальники, и сам Коробей были заняты выполнением указаний Малюты, отданных на месте преступления, поэтому развод произвели, что называется, на ходу и без предварительного совещания. Сегодня же Желток стал центром непрерывных обвинений и насмешек, адресованных поморским дружинникам, проспавшим нападение и не предотвратившим кровавого злодеяния. Ему припоминали гордыню и самоуверенность Разика, обвинявшего позавчера в этой самой палате всех и вся в нерадивости и даже предательстве. Желток сидел выпрямившись, не опуская головы, стиснув зубы и глядя прямо перед собой. Он молчал, поскольку сказать ему, собственно, было нечего.
Вчера утром на внеочередном сборе десятников отряда леших Разик подробно доложил обо всех событиях, в том числе – предшествовавших нападению. Он говорил отстраненно, не щадя и не выгораживая себя. Желток сидел возле самого окна и видел, как по двору, невдалеке от терема, ходит взад-вперед быстрым нервным шагом Михась. Его не было с Разиком в той ночной засаде, так как лекари пока не дали ему добро на возвращение в строй. Михась страшно переживал случившееся. Опытный боец был далек от мысли, что если бы он находился в ту ночь в десятке, то смог бы каким-то образом предотвратить трагедию. Однако отсутствие рядом с другом и командиром в минуту поражения, невозможность разделить с ним ответственность тяжким грузом легли на сердце Михася.
Когда Разик закончил доклад, Дымок поднялся, окинул командиров пристальным взглядом:
– Поспешных выводов не делаем, будем думать. Всем удвоить бдительность! Десятники свободны, кроме Желтка.