Странно, что ей позвонили. Мать, надо полагать уже в самолете.
Из Сан-Франциско звонить не станут, если только не произошло чего-то
ужасающего. Она сама туда дозвонилась с утра, поговорила с Джоном Генри, а
сиделка сказала, что он чувствует себя хорошо.
– Рафаэлла? – Сначала она не узнала голос, но тут
же сердце у нее заколотилось.
– Да? – Он едва расслышал ее.
– Я… я прошу прощения… хочу спросить, нельзя ли
увидеться с вами. Верно, вы все мне объяснили вчера вечером, но вот я подумал,
не удастся ли нам обсудить это более спокойно и просто поддерживать знакомство. –
Сердце у него колотилось не слабее, чем у нее. Вдруг она скажет, что не желает
его видеть? Ему показалась невыносимой мысль, что он может никогда больше с ней
не встретиться. – Я… Рафаэлла… – Она не отвечала, и он пребывал в
страхе, что сейчас она положит трубку. – Вы здесь?
– Да. – Слова будто не слушались ее. Зачем ему
было это делать? Зачем звонить ей теперь? Она подчинялась своему долгу, своим
обязанностям, зачем же он так настойчив и жесток? – Я здесь.
– Можно мне… Можем ли мы… Можно мне встретиться с вами?
Я уезжаю в аэропорт через несколько минут. Решил забежать и проверить, нельзя
ли увидеться. – Вот и все, чего он желал. Поговорить еще минутку, прежде
чем поспешить на последний рейс.
– Вы где? – спросила она еле слышно.
– Я внизу, – сказал он столь смиренно и покаянно,
что она рассмеялась.
– Здесь? В отеле? – переспросила она с улыбкой.
Право, он забавен. Как совсем маленький мальчик.
– Что вы скажете?
– Алекс, я не одета. – Но это была пустячная
деталь. Оба вдруг поняли, что он победил. Хотя бы на несколько минут. Но
победил.
– Велика важность! Мне все равно, пусть хоть в одном
полотенце… Рафаэлла?
Оба примолкли, и в этой паузе Алекс расслышал отдаленный
звук дверного звонка в номере.
– Это ваша мать пришла?
– Едва ли. Она улетела в Буэнос-Айрес. Наверно, мне
доставили ужин.
Через секунду дверь номера медленно растворилась, и официант
вкатил в номер сервировочный столик. Она подала знак, что подпишет чек, сделала
это и вернулась к телефонному разговору.
– Как мы поступим? Вы сойдете вниз или мне подняться и
стучать к вам в номер? Или, может, мне нарядиться официантом? Что выбрать?
– Алекс, ну будет. – И вновь стала серьезна: – Я
вам все объяснила.
– Да не все. Вы не объяснили мне, отчего избираете
такое решение.
– Потому что люблю своего мужа. – Она зажмурилась,
словно бы стойко отрицая, что уже неравнодушна к Алексу. – И у меня нет
выбора.
– Неверно. Возможностей выбора у вас сколько угодно.
Как у любого человека. Иногда не хочешь их признать, но они являются сами. Я
понимаю ваши чувства, уважаю их. Но хоть поговорить-то нам позволительно?
Увидите, я буду стоять в дверях. Вас не трону. Обещаю. Хочу просто посмотреть
на вас. Рафаэлла… Прошу…
Со слезами на глазах она глубоко вздохнула, собравшись
сказать, что он должен уйти, что не имеет права поступать с ней так, что это
нечестно, и вдруг, сама не понимая почему, кивнула:
– Ладно. Поднимитесь. Но всего на несколько минут –
Дрожащей рукой повесив трубку, она ощутила такую слабость, что пришлось смежить
веки.
У нее недоставало времени натянуть на себя что-либо из
гардероба, и вот уже звонок в дверь. Она потуже стянула халат и пригладила
волосы, рассыпавшиеся по спине, отчего выглядела она куда моложе, чем со своим
элегантным пучком. Поколебалась было перед дверью, прежде чем открыть, понимая,
что еще не поздно отказаться впустить его к себе в номер. Наоборот, она отперла
замок, повернула дверную ручку и застыла, уставив взор на дивно
привлекательного мужчину, стоявшего на пороге. Он молчал, молчала и она, потом
отступила назад и подала ему знак войти. Но улыбки на ее лице уже не было,
очень серьезный взгляд встретил вошедшего.
– Привет, – сказал он, словно мальчишка, и застыл,
не сводя глаз с Рафаэллы, стоящей посреди комнаты – Спасибо за позволение
подняться-таки сюда. Конечно, это может показаться безумием, но хотелось вас
повидать.
Алекс вдруг сам удивился, зачем пришел. Что намерен ей
сказать? И что способен сказать, кроме того, что с каждой встречей все больше
влюбляется в нее, всякий раз все сильнее. А когда не с ней, то ее образ
преследует его как призрак, без которого ему не жить. Вместо всех этих слов он
лишь произнес:
– Спасибо.
– Ничего, ничего. – Голос ее стал совсем спокоен.
– Вы не желаете поесть? – Она неуверенно указала
на полный стол на колесиках.
Он тряхнул головой:
– Благодарю. Я уже поужинал с племянницей. И не
собирался мешать вашему ужину. Так садитесь же, приступайте. – Но она,
улыбнувшись, не согласилась.
– Ужин подождет. – После короткой паузы она,
вздохнув, пересекла медленно комнату.
Посмотрела рассеянно в окно, потом перевела взгляд на него:
– Алекс, простите. Меня глубоко трогает ваше чувство,
но я бессильна что-либо предпринять.
Она обратилась к нему голосом одинокой принцессы, неотступно
сознающей свои августейшие обязательства и сожалеющей, что иначе поступить ей
не дано. Все в ней было аристократично: и манеры, и выражение лица, и стан;
даже в розовом атласном купальном халате Рафаэлла Филипс смотрелась
по-королевски с головы до пят. Лишь одно напоминало о ее человеческой сути –
острая боль во взгляде, которую было никак не скрыть.
– А ваше чувство, Рафаэлла? Как быть с ним? С вами?
– Со мной что? Я – это я. Ничего не могу поменять. Я –
жена Джона Генри Филипса. Уже пятнадцатый год. Надо жить соответственно, Алекс.
И я буду всегда соблюдать это.
– И сколько лет он в том состоянии, как сейчас?
– Семь с лишним.
– Вам мало? Не хватит ли уговаривать себя, что
выполняете свой долг? Это ли утешение за вашу погубленную молодость? Вам
сколько? Тридцать два? Выходит так, Рафаэлла, вы не живете с двадцати пяти лет.
Как можно? Как можно терпеть дальше?
Она в ответ покачала головой, слезы выступили на глазах.
– Я обязана. Вот и все. И нет вопросов.
– Вопросы, однако, есть. Как вы можете такое
говорить? – Он приблизился, ласково глядя на нее. – Рафаэлла, речь о
вашей жизни.
– Нет иного выбора, Алекс. А вы никак не хотите понять
этого. Может, нет лучшей жизни, чем заведенная моей матерью. Может, только в
таких условиях все это обретает смысл. Там, где нет искушений. И никто не
приблизится к тебе, заставляя сделать иной выбор. Тогда не из чего и выбирать.
– Сожалею, что вам это причиняет такую боль. Но при чем
тут выбор? К чему сейчас нам все это обсуждать? Почему нам не быть друзьями,
вам и мне? Я от вас ничего не требую. Но мы можем встречаться по-дружески, ну,
например, за ленчем. – Об этом оставалось мечтать, и это было ясно и ему,
и Рафаэлле, которая в ответ покачала головой.