Вчера-позавчера - читать онлайн книгу. Автор: Шмуэль Агнон cтр.№ 58

1

Душевное равновесие поставило на нем свою печать. Что бы с ним ни происходило, он принимал как должное, не сетовал и не жаловался. Уже привык он к выходкам небесного светила и к проказам ветров. Иссушающие хамсины, высасывающие влагу из костей человека; пыль, стягивающая кожу; желтый свет, опаляющий глаза; и воздух, навевающий скуку; и всякие другие климатические сюрпризы — не выводят его из этого состояния. Находил он работу — работал, не находил — не огорчался. В дни, когда он не был занят своим ремеслом, шел в библиотеку и читал книги, а по вечерам заходил в Народный дом почитать газеты. Если был там оратор или лектор, он сидел, слушал и не уходил, пока не закончатся дебаты, не важно, было ли это повторением сказанного, причем дважды и трижды, или полная противоположность тому. И даже если возвращался он домой полумертвый, назавтра он снова шел в Народный дом.

В Народном доме он познакомился с разными людьми, и среди них с молодыми людьми, коренными жителями Иерусалима, приходящими туда тайком от родителей, ведь каждый, посещающий Народный дом, был в их глазах безбожником. Своими тяжелыми одеяниями и черными фетровыми шляпами, а также своими осторожными движениями, как бы говорящими, что их хозяева должны давать отчет в каждом своем шаге, и в особенности своими жадными глазами — выделялись они из остальных посетителей Народного дома. Жажда эта в их глазах, с одной стороны, была жаждой познания истинной цели, ради которой создан этот мир и ради которой стоит ему, человеку, жить в этом мире, а с другой стороны, это была жажда хоть чуть-чуть свободной жизни. Пока еще не познали они истинную цель и пока еще не знают, что такое свобода. Но надеются, что здесь, в этом месте, среди современных людей, они найдут то, по чему их душа истосковалась. Когда увидели эти юноши завсегдатаев Народного дома, то были разочарованы. На первый взгляд похожи они на всех остальных людей и даже менее значительны, чем многие из тех, кого они знали, но ведь нельзя же так говорить, и они, принижая себя, говорили: конечно, наше восприятие низко и мы не способны увидеть их свет. И они ждали того дня, когда удостоятся увидеть его.

Пока они были малы, они учились в ешиве «Древо жизни». Когда подросли, протянули свои руки к «древу познания». Оставили «Древо жизни» и начали искать свой путь в жизни, не путь изучения Торы и существования на халуку, уже «открылись» их глаза, и они увидели, сколько пороков у тех, кто учит Тору и при этом живет на халуку. Было их — четверо друзей. Один хотел учиться ремеслу, чтобы зарабатывать на жизнь; другой мечтал приобрести себе клочок земли и выращивать хлеб, как сделали некоторые исключительные люди из Иерусалима, основавшие Петах-Тикву; третий думал изучать медицину; четвертый — все еще не решил, что он будет делать.

Не все, что человек хочет, он делает, тем более в Иерусалиме, отнюдь не знаменитом расцветом ремесел. Занялся каждый из них тем, что у него получилось, лишь бы не возвращаться в ешиву. Тот, что хотел учиться ремеслу, стал служить в магазине; а тот, что хотел выращивать хлеб, стал делопроизводителем в благотворительном учреждении; а тот, что хотел стать врачом, ходил в типографию и изготавливал копии рукописей для заграничных ученых; а тот, что пока не решил, кем он хочет быть, сидит и учит языки. Шесть будничных дней они заняты своей работой. Приходит суббота — приходит покой. Приходит покой — душа просит наслаждения. Наслаждения, от которого и телу хорошо. Собираются они, и выходят из города, и гуляют в его окрестностях, ведь за пределами города, среди вздымающихся гор, на свежем воздухе, знания человека обогащаются, тем более, в Иерусалиме, где каждый шаг приносит человеку знание и понимание. Присоединяется к ним Ицхак и идет с ними. И хотя они — учили Тору, и отцы их — уважаемые люди в Иерусалиме, не заносятся они перед Ицхаком, наоборот, приближают его к себе, уважая в нем мастера. Хотя им не довелось овладеть каким-нибудь ремеслом, к самим ремесленникам они относятся с большой симпатией. Будучи молодыми людьми, начитавшимися новых книг, они презирали халуку, хотя их отцы кормились от нее. Но и они сами тоже пользуются ею, ибо нет в Иерусалиме ни одного рода деятельности, чтобы не присутствовало в нем что-нибудь от халуки.

Нет в Иерусалиме ни одного рода деятельности, чтобы не присутствовало в нем что-нибудь от халуки, и нет в Иерусалиме человека, который не говорит о халуке. Если он получает ее, то жалуется и возмущается, что дают ему столько, что не умрешь, но и жить не можешь. А тот, кто не нуждается в халуке, одинаково осуждает и берущих, и распределяющих ее. Тем не менее не мешает знать, что, если бы не «ненавистная» халука, евреи бы умерли все с голоду, ведь торговли и промышленности нет в Иерусалиме — чем бы они кормились? А те, кто ведает распределением халуки, о ком говорят, что большая часть денег остается у них в руках? При жизни никто не видел их разъезжающими в каретах по садам и паркам, а после смерти не осталось от них ни капитала и ни богатства. До сих пор помнят старцы Иерусалима реб Йоси Ривлина. В течение двадцати пяти лет он был писцом и доверенным лицом; днем трудился для бедных, а по ночам корпел над Торой, и всю жизнь не видел ничего хорошего, и смиренно подставлял свою спину под груз бед и страданий; и все деньги, поступающие в Иерусалим, проходили через его руки, а он не ел мяса и не пил вина даже в субботу и в праздничные дни, а довольствовался куском черного хлеба и черным кофе. И он умер, не оставив после себя вдове и сиротам ничего даже на одну трапезу, зато оставил после себя одиннадцать жилых кварталов, которые он добавил к Иерусалиму.

2

Ицхак, как и его современники из Второй алии, застал Иерусалим уже в кольце ряда жилых кварталов, для него предместья и центр были единым целым, одним городом. И он не знал, что в прежние времена весь Иерусалим лежал внутри стен, и все эти районы, столь многолюдные сегодня, были безлюдной пустыней, и с заходом солнца запирали городские ворота на ночь до утра, а если человек оказывался за стенами города, он подвергался опасности попасть в руки разбойников. Когда сопровождал Ицхак на прогулках своих товарищей, выросших в Иерусалиме, услышал он от них, каким образом были выстроены эти кварталы. И когда выстроены? Во времена, когда вся Эрец была полна разбоем. И кем они были выстроены? Жителями Иерусалима, «людьми халуки», жившими среди всякого сброда, врагов, среди взяточников-кровопийц. Но они не жалели себя и своих близких, и все это ради заселения и восстановления Иерусалима. Мы видим их недостатки и не видим их достоинств. Но если бы не они, расширившие границы еврейского присутствия, был бы Иерусалим зажат внутри стен — и во всех этих местах не было бы ни души.

Ицхак уже отошел от некоторых своих прежних принципов, но свое отношение к халуке не забыл. Теперь, гуляя по этим кварталам и глядя на заселенные дома, он не переставал удивляться: люди, про которых говорили, что они бездельники, мракобесы, что они далеки от цивилизации, — именно они расширили Иерусалим и подготовили место для будущих поколений.

Еще одно понял Ицхак: что молодой человек может быть религиозным и бояться Бога, даже если его родители не хасиды. Ицхак был уроженцем Галиции, уроженцем маленького городка, который делился на хасидов и митнагедов. У хасидов дети воспитывались в хедерах и ешивах, у митнагедов дети шли в школы и университеты. Когда они подрастали, одни — чтили Тору и соблюдали заповеди, а другие — освобождали себя от соблюдения заповедей. И потому молодых людей из митнагедских семей, соблюдающих заповеди Торы, не знал Ицхак, пока не познакомился со своими новыми друзьями — жителями Иерусалима. И до какой же степени они были митнагедами? Как-то раз зашел у них разговор о хасидах и об атеистах, и сказал один из них: «Говорил обычно глава нашей ешивы, что атеист еще, может быть, раскается, но ученик, ставший хасидом, не вернется к Торе никогда».