Вчера-позавчера - читать онлайн книгу. Автор: Шмуэль Агнон cтр.№ 39

2

Отчего Соня переменилась к Ицхаку? Нельзя сказать, что совесть замучила ее из-за Рабиновича, и нельзя сказать, что ей понравился кто-то другой. Правда, тот меняла, что сидит у входа в кафе «Хермон», присылал к ней свата. А что касается господина Оргелбренда — господин Оргелбренд не заявлял о себе, хотя и понимал, что она не пара господину Кумару. Может быть, она заинтересовалась Горышкиным, заглатывающим книги, как хину, и извергающим из себя то ли рассказы в форме воспоминаний, то ли воспоминания в форме рассказов? Насколько нам известно, Соня не обращала на него внимания. Есть еще и другие, ищущие ее руки, но она не замечает их. Известно Соне, что в Эрец Исраэль юношей — больше, чем девушек, и стоит ей поманить пальцем, явятся семеро молодых людей. Если бы Рабинович в свое время сделал ей предложение, она не отказала бы ему; но с тех пор, как он уехал из Эрец, он для нее уже как бы не существовал.

В отличие от нее, Ицхак вернулся к мыслям о Рабиновиче. Не проходило часа, чтобы он не думал о нем, и не проходило дня, чтобы совесть не укоряла его. Хотя уже кончилось все между Рабиновичем и Соней, Ицхак не считал, что он чист перед ним; ведь если бы он не привязался к Соне, Рабинович не отдалился бы от нее, ведь с того дня, как Ицхак сблизился с Соней, перестал Рабинович писать им. Когда страдания приходят к человеку, он начинает анализировать свои поступки и верить в Провидение, «глаза которого прикованы ко всей земле». Надо бы было ему оставить в покое Соню, но сказано: «Не добавляют к измене измену», и, женившись на ней, может быть, я искуплю эту вину. Если бы он подумал хорошенько, оставил бы Соню и пошел своей дорогой. Дела такие — весьма обыденны, и не должен человек чувствовать себя обязанным, тем более что Соня не просит у него ничего.

3

Соня не просит у него ничего, потому что девушке не пристало просить, тем более — такой гордячке, как Соня, у которой многие просят руки, а она отказывает им. Так считал Ицхак. И потому решил помочь ей. Он перестал размышлять о поведении Сони, а стал думать о том, что ему делать, и между делом снова вернулся к мечтам, которым предавался до ссоры, — о том, как он пишет своему отцу: «Обручился я с девушкой, зовут ее так-то и так-то, и вот такие-то у нее достоинства». Читает отец письмо и, конечно, удивляется, и вместе с ним удивляется весь город, девушка — из большого города, учившаяся в гимназии, согласилась выйти за Ицхака?! Что завистники говорят? Это — сила Эрец Исраэль. Тем не менее они признают, что удостоился Ицхак того, чего не удостоились они. Так Ицхак рисовал себе картины, постоянно жившие в его сердце до ссоры, только не было у него теперь той радости, которую он испытывал прежде, когда собирался известить своего отца. Но зато воображение его стало работать во много раз сильнее, чем прежде.

Ицхак твердо решил поговорить с ней об этом и был убежден по своей наивности, что обрадует ее. В те дни, когда пришел Ицхак к решению, что он должен предложить ей выйти за него замуж, он не встречал Соню. А если встречал ее, не находил предлога заговорить с ней — то ли оттого, что ее лицо было каменным, то ли оттого, что ее губы были поджаты; от такого лица и таких губ немеет язык и слова замирают на устах, в особенности если дело требует расположения и улыбки. Но тем не менее Ицхак был уверен, что наступит день, когда все изменится к лучшему. Своим простым умом он не мог понять, что всё уже кончено между ним и Соней. Его надежда на будущее цеплялась за мысль: неужели после того, как все видели в них пару, они разойдутся, как будто не было между ними ничего?

1

Ицхак стал небрежным в своей работе. И чем дальше, чем больше. Вчера — увидел, что его кисти истрепались, а сегодня — забыл, куда он приглашен работать. Купил себе новую кисть и вспомнил, куда он должен идти красить, но отложил работу под каким-то предлогом. Все то время, что Соня бывала у него, он работал; как только перестала приходить, перестал работать. Как-то купил он себе новую одежду и пошел к Соне. Соня не пришла в восторг от его одежды, у Сони были уже другие интересы, и, даже если бы на нем были голубые носки, ей — все равно.

У Сони были уже другие интересы. Молодые люди не перестают мечтать о ней, но Соня их не замечает. Неужели только потому, что она одета в женское платье, она ниже некоторых своих товарищей? Неужели только потому, что иногда брала верх над ней природа и она увлекалась кем-нибудь, она приговорена к тому, чтобы не избавляться от него вовеки? Уже успела Соня выбросить многое из своего сердца, и, если вспоминала что-нибудь, это уже не оказывало на нее воздействия. Она даже пошла к парикмахеру и остригла волосы. Как был удивлен парикмахер, когда она стояла на своих длинных ногах, прямая, как юноша, и проводила рукой по голове. И мы тоже удивлялись, что она стала вести себя, как те стриженые, которых обделил Создатель женской прелестью.

2

Вот уже несколько лет живет Соня в стране. Тысячу вещей пыталась Соня сделать, и ничего не получалось у нее. До своего отъезда в Эрец Исраэль она увлекалась, как и некоторые ее друзья и подруги, гимназисты и гимназистки, крамольными идеями. Однажды нашла полиция у одного из ее друзей запрещенные бумаги и среди них письмо, написанное Соней, а в нем — резкие слова о властях. Отец ее перепугался и отослал ее в Эрец Исраэль, только чтобы не посадили ее в тюрьму.

Прибыла Соня в Эрец, и ее отец, господин Барух Цвайринг, старый сионист, надеялся, что раз она попала в Яффу, то поступит там в ивритскую гимназию и завершит учебу в атмосфере иврита, а это — страстное желание любого сиониста. Но прибыла она в Яффу и не поступила в гимназию. Уверены мы были, что все учителя будут в восторге от нее; она пришла из русской гимназии, которая намного выше этой еврейской гимназии в Яффе, ведь ее основатели никогда в жизни не видели гимназии. Когда же стали ее экзаменовать, выяснилось, что она не знает иврита. К следующему году она продвинулась немного в иврите и пришла на экзамены, но оказалось, что она забыла многое из того, что учила прежде. Хотели принять ее, но классом ниже, это было ниже ее достоинства. Отказалась она от гимназии и решила стать сестрой милосердия.

Похлопотал за нее господин Оргелбренд перед казначеем больницы господином Шимоном Рокеахом [31] и перед доктором Пикхиным, врачом больницы, и ее приняли. А в те времена еще не было в Яффе медсестер, кроме госпожи Темпельман, старшей сестры, присланной к нам из Гамбурга. Приблизила ее госпожа Темпельман к себе и к своей работе, приложив немало усилий, чтобы обучить Соню, — ведь госпожа Темпельман говорила, что больным требуются милосердные руки, и нет таких милосердных рук, как руки женщины, с момента своего создания предназначенной помогать людям. Соня расхаживала между кроватями в белоснежной одежде и в белой шапочке на голове, в руке — термометр, глаза прикованы к больным, и казалось, что создал ее Всевышний для этого одеяния. И нам тоже показалось, что выросла у нас, среди наших подруг, своя сестра милосердия. Все были довольны Соней, и нечего говорить о докторе Пикхине, всю свою жизнь жалевшем каждого человека, не нашедшего себе применения, и он надеялся, что другие девушки последуют Сониному примеру. Но не прошло и семи-восьми дней, как она начала пренебрегать своими обязанностями. Она говорила: «Больница создана для того, чтобы делать здоровыми больных, а не больными — здоровых!» Оставила она больницу и отправилась в Реховот работать в виноградниках. Поработала там немного, и не вышло из этого ничего, кроме куплета, сложенного о ней поэтом. Решилась и поехала в Иерусалим, чтобы поступить там в «Бецалель». Обрадовались ей все молодые художники. Одни хотели писать ее в образе Рут, другие — в образе Елены, и дело шло к тому, что она будет моделью для обеих, хотя она была скорее северного типа. Впрочем, можно предположить, что и в Рут, моавитянке, было что-то северное, ведь произошел от нее Давид, человек с рыжими волосами, и написал Чемберлен, что царь Давид был арийского типа. Соня гуляла с молодыми художниками по стенам Иерусалима ночами, а студенты учительской семинарии смотрели на нее в любовной тоске — ведь им никогда в жизни не доводилось гулять с девушкой по ночам. Провела Соня в Иерусалиме месяц-другой и… вернулась в Яффу. Говорила она: «Прекрасны ночи в Иерусалиме, зато дни — утомительны. Солнце пышет огнем, и пахнет гнилью, и печаль разлита над городом, а ты — сбиваешь себе ноги на ухабах дорог, и скачешь по холмам, и перепрыгиваешь со скалы на скалу, как эти козы, запах которых слышен отовсюду; и вода — по порциям, и куда бы ты ни повернулся — или мусор и грязь, или борода и пейсы. А если ты обратишься к кому-нибудь из них, он бежит от тебя, как от черта. И любое место там, в Иерусалиме, носит имя Моше: или „Шатер Моше“, или „Памяти Моше“, или „Десница Моше“, или „В честь Моше“. Хочешь ты попасть в одно из этих мест, забываешь слово, присоединенное к „Моше“, и ты бродишь от „Моше“ к „Моше“ и не попадаешь в то „Моше“, куда хотел. А Яффа — полна садами, виноградниками и апельсиновыми плантациями; есть там море, кафе и молодежь; и что ни день — новые лица: те, что приплывают на кораблях из-за границы, и те, что приходят из поселений; те, которых ты хочешь видеть, и те, что хотят видеть тебя; те, с кем ты встречаешься на собраниях, и те, с кем ты гуляешь по берегу моря и на Холме любви; и не говорят с тобой об Аполлоне, и о Венере, и о Беатриче, и обо всяких других созданиях, уже исчезнувших сотни и тысячи лет тому назад, а говорят о живых людях, которые близки тебе, они — твои современники и твои соседи, и не важно, любишь ты их или ненавидишь ты их. Даже доктор Шимельман в своих лекциях о Священном Писании приспосабливается к данному времени и месту. А если жители Иерусалима разговаривают с тобой, они не обращаются к тебе по имени и не говорят тебе — „ты“, но говорят — „она, госпожа, ее честь, ее превосходительство“. А если ты называешь человека по имени и говоришь ему — „ты“, он выкатывает на тебя глаза в ужасе — ты нарушила правила хорошего тона».