Итак, двое из шести. О седьмом человеке, инженере большого крымского колхоза Владимире Лапушкине, пока сведений нет. Но меня гложет нетерпение и тревога. А вдруг это тот единственный, кто мне нужен?
Я отправляюсь в нашу дежурную часть и по спецсвязи вызываю крымское управление. Начальник уголовного розыска оказывается где-то в районе, на происшествии, но дежурный, узнав, по какому вопросу я звоню, немедленно дает мне справку:
— Ответ вам направлен сегодня утром. Человек в Москве. По собранным данным, представляет для вас интерес.
— Он в командировке у нас?
— Нет. Выехал по личным делам. Остановился у родственников. Запишите их адрес и телефон.
Он медленно диктует мне то и другое.
Как жаль, что я не могу сейчас же побеседовать с этим типом, надо дождаться прибытия высланных материалов и посмотреть, чем это он представляет для нас интерес.
— Что передать Георгию Александровичу? — спрашивает меня дежурный из крымского управления.
— Привет, благодарность, — весело отвечаю я, в самом деле преисполненный признательности. — И всем товарищам тоже.
Я возвращаюсь к себе и с беспокойством смотрю на часы. Нет, рабочий день еще не кончился и можно успеть переделать уйму дел, если не терять время. И я звоню в министерство:
— Любочка? Привет. Это Виталий. Вы меня еще не забыли?
— Ой, тут захочешь, так не забудешь, — отвечает Люба. — Все девочки только о вас и говорят. Об этом деле, вернее. Даже… — Я чувствую, как она прикрывает ладонью трубку. — Даже начальство волнуется. И вообще все жутко переживают…
— Любочка, — перебиваю я ее, — прежде всего скажите мне, у вас не появлялся Фоменко из Херсона?
— Фоменко? Сейчас я спрошу у девочек. Я не помню… Вот, говорят, появлялся. Говорят, он и сейчас где-то в министерстве.
— Вы можете его отыскать? — прошу я. — Он мне очень нужен. Не трудно вам?
— Позвать к телефону?
— Нет, нет. Под каким-нибудь предлогом задержите его. Я сейчас приеду. Только вы ему не говорите, что из милиции приедут. Можете что-нибудь другое придумать, чтобы человека заранее не волновать?
— Ой, конечно же! Да что угодно! Приезжайте. — Люба вешает трубку, но я успеваю ухватить ее полные ажиотажа слова: — Ой, девочки, что надо…
Это просто здорово, что я обзавелся такими неоценимыми помощницами. К тому же и одна красивей другой. Если бы не Светка, я, наверное, в кого-нибудь из них уже давно влюбился. Просто редкие девушки, честное слово.
Я поспешно натягиваю пальто и почти бегом спускаюсь по лестнице. Только бы перехватить дежурную машину…
Когда я появляюсь в комнате у девушек, то прежде всего спрашиваю все у той же Любы:
— Я забыл вот еще что узнать. А Струлис у вас на этих днях не появлялся случайно?
— Освальд? — переспрашивает Люба. — Он давно здесь. Больше недели, наверное. Правда, девочки? Он вам тоже нужен?
— Ну, а как же? Вы ведь сами мне его назвали. Раз ухаживал за Верой, то может что-то знать. Иной раз бывает, что человек и сам не подозревает, какие он знает важные вещи. Но, девушки… — я строго смотрю на моих помощниц, — очень прошу, на эту тему со Струлисом ни слова. И с другими тоже. Только я сам, договорились?
Первой, конечно, откликается Нина, соседка Любы:
— Если вы считаете нас дурочками, то не надо притворяться.
— Ну что вы… — пытаюсь протестовать я.
— Можете быть абсолютно спокойны, — как всегда серьезно говорит Таня. — Мы все понимаем.
— И дурочки мы не окончательные, — ехидно добавляет Нина — А также понимаем свой общественный долг. — И неожиданно, уже совсем другим, деловым тоном заключает: — Кстати, Струлис будет у нас завтра утром.
В этот момент высокая, рыжеволосая Наташа насмешливым тоном объявляет:
— А сейчас появится неотразимый Фоменко. Приготовьтесь. Будет улыбаться. Причем ослепительно. Так что берегите глаза.
— Где бы мне поговорить с ним наедине, подскажите, девушки, — прошу я.
— Есть тут какое-нибудь укромное место?
— Сейчас! — Нина порывисто выскакивает из-за своего стола и устремляется к двери. — Я возьму ключ от кабинета Свирчевского. Он болен. А вам разрешат.
Кто такой Свирчевский, мне не объясняют, и значения это никакого не имеет.
— С Нинкой не пропадешь, — убежденно говорит Наташа. — Все помнит, все знает, все может. Клад, а не жена будет.
А спустя некоторое время в комнате действительно появляется Фоменко.
Это высокий, грузный человек лет тридцати, с одутловатым лицом и глубоко посаженными черными лукавыми глазами. Белозубая улыбка у него и в самом деле ослепительная. Чувствуется в нем говорун, хохотун и дамский угодник. На лбу у него, под лихим казацким чубом, заметен небольшой розовый шрам.
— Ну, девчата! Ну, баловницы! Чего вы меня сюда заманили, а? Ось я сейчас откуплюсь от вас!
Он широким жестом вынимает из кармана пиджака большую плитку шоколада и, откинув рукой чуб, церемонно преподносит ее Наташе.
— Комплекция не позволяет стать на колени, — улыбаясь, говорит он. — Примите и прочее.
Но тут Фоменко неожиданно видит меня, полное лицо заметно тускнеет, и, обращаясь уже ко мне, он суховато и не очень доброжелательно спрашивает:
— Чую, у вас до меня дило, товарищ, а?
— Совершенно верно, — отвечаю я. — Хотелось бы вас ненадолго вырвать из этого цветника. Не возражаете?
— Чего ж зробыш? — не очень охотно соглашается Фоменко. — Дило есть дило. Оно у нас на первом месте.
Нина уже успела вручить мне ключ.
И вот мы с Фоменко оказываемся в пустом и просторном кабинете, обставленном, правда, скромнее, чем кабинет Меншутина, но тем не менее вполне современно.
Мы усаживаемся в кресла возле лакированного, на тонюсеньких ножках, журнального столика, закуриваем, и я вполне миролюбиво спрашиваю:
— Давно ли вы в столице, Григорий Маркович?
— Погодите, — строго произносит Фоменко и пухлой рукой как бы останавливает меня. — Сперва треба взаимно познакомиться. А то вы меня знаете, а я вас нет.
Улыбки уже и в помине нет на его одутловатом лице, глубоко запавшие черные глазки, как зверьки из норок, настороженно и колюче ощупывают меня, толстые губы поджаты, их почти не видно. Девушки просто не узнали бы этого весельчака и балагура.
— Это верно, — соглашаюсь я. — Знакомство должно быть взаимным. Прошу, прочитайте.
И протягиваю ему свое удостоверение.
Фоменко внимательно изучает его, прежде чем вернуть. Я замечаю, что настроение у него еще больше портится. Я уже научился улавливать самую разную реакцию самых разных людей на мое удостоверение. Она всегда очень выразительна и вполне определенна. Реакция Фоменко относится к числу тех, которые мне не нравятся и обычно сулят трудный разговор.