— Хотелось бы, Иван Харитонович, — говорю я, — уточнить некоторые обстоятельства вашей поездки в Москву.
— Пожалуйста, — с готовностью соглашается Николов.
Но я чувствую, как внутренне он весь напрягается и улыбка становится несколько вымученной.
— Где вы остановились, будучи в Москве?
Николов называет уже знакомую мне гостиницу.
— Когда вы из нее выехали?
И тут Николов, к моему удивлению, называет совсем не тот день, когда он на самом деле покинул гостиницу. По его словам, это произошло всего четыре дня назад. Странно, как он не подготовился к такому элементарному вопросу.
— Нет, Иван Харитонович, — вежливо возражаю я. — Вы уехали оттуда за две недели до этого дня. Вот справка из гостиницы.
Я протягиваю ему через стол эту справку.
Николов внимательно и, как мне кажется, с некоторым удивлением и любопытством изучает ее, потом что-то обдумывает про себя и наконец очень спокойно спрашивает:
— А какое, собственно, имеет значение, когда я оттуда уехал? Ну, допустим, на две недели раньше, что из этого?
— Где же вы были все это время?
Николов уже не улыбается и сердито отвечает:
— Это никого не касается, где я был.
Вот это точный ход. Действительно, пока не возбуждено уголовное дело и не начато официальное следствие, он вправе не отвечать на такие вопросы.
— Да, конечно, — соглашаюсь я. — Пока вы можете на этот вопрос не отвечать. Вернемся к гостинице. В день вашего действительного отъезда в номере «люкс», который вы занимали, произошла кража.
— Ни о какой краже я не знаю, — нервно возражает Николов, пожалуй, даже слишком нервно. — Я уже говорил. И у меня ничего не пропало. А паспорт у меня украли позже, в дороге.
— Да, паспорт у вас, видимо, украли позже, — соглашаюсь я. — Но вор, забравшийся к вам в номер, задержан и, представьте, сознался.
— Понятия об этом не имею, — упрямо повторяет Николов. — Не было у меня кражи, и все.
— Однако мы изъяли у него ваши вещи. Вот. Узнаете?
Я достаю злополучные кофточки, украденные Мушанским из «люкса», и показываю Николову. Он спокойно, хотя и с некоторой неприязнью смотрит на них и качает головой.
— Это не мои вещи.
Что ж, надо признать, что некоторая логика в избранной им линии поведения есть, хотя ни к чему хорошему она не приведет.
— Они взяты из вашего номера, — говорю я. — И есть свидетели кражи. Дежурная по этажу, горничная.
— Вполне возможно. Но я свидетелем быть не могу.
— Конечно. Вы пострадавший. Вы, так сказать, жертва.
Я с трудом сдерживаю улыбку.
— Да никакая я не жертва! — взрывается Николов. — Первый раз слышу об этой краже! И не понимаю, чего вы от меня хотите, в конце концов. Какие-то кофточки!..
— Ну хорошо, — примирительно говорю я. — Оставим пока эту кражу. Займемся другим фактом, если вы не возражаете.
— Возражаю, — буркает Николов.
— И все-таки придется заняться. Он касается вас, паз вы жили в том номере. После вашего отъезда мы нашли там листок с какими-то расчетами. Не могли бы вы нам их объяснить?
Я протягиваю ему листок. Но Николов, бросив мимолетный взгляд на него, отстраняет мою руку.
— Извините, но я ничего подобного не писал.
— Вот как? А вы все-таки возьмите и посмотрите на обратную сторону.
Николов неохотно берет листок и переворачивает его.
— Ну и что? — раздраженно спрашивает он. — Ничего здесь нет.
Я чуть-чуть наклоняю листок в его руке.
— Линии какие-то, — говорит Николов.
— Это оттиск записки, написанной на предыдущем листке, — поясняю я. — Вот увеличенная фотография ее, сделанная в косых лучах.
Я показываю ее Николову.
Он с интересом вглядывается в нее и восклицает:
— А ведь тут что-то написано!
— Именно. И наши эксперты не только ее прочли, но и установили автора. Это вы писали, Иван Харитонович.
— Я?!.
— Да, вы. Вот текст записки. Прочтите.
На лице Николова проступает беспокойство. Но, по мере того как он читает записку и улавливает ее смысл, беспокойство сменяется очевидной тревогой.
— Это не я писал, — говорит он и отодвигает от себя лежащие перед ним бумаги.
— Вы, Иван Харитонович. Вот заключение экспертов. Прочтите.
— Не желаю! — почти кричит Николов. — И грош цена вашим экспертам в таком случае!
Ну это уж слишком. Он же умный человек. В конце концов, ему можно напомнить и некоторые имена. Все, кроме Пирожкова, его упоминать не следует, это тоже ловушка для Николова, и пусть она останется в резерве. Впрочем, она, возможно, сейчас и не понадобится. В глазах у Николова нарастает страх, пальцы нервно барабанят по чемоданчику, лежащему на коленях. Да, я себе представлял его совсем другим, этого Николова, умнее и сильнее, что ли.
— Иван Харитонович, — говорю я. — Дело гораздо серьезнее, чем вы полагаете. Вот послушайте. После кражи вы внезапно и поспешно скрываетесь, заявив дежурной, что вам срочно надо вернуться в Пензу. Это был обман, в Пензу вы не поехали. В Москве вы вели себя тоже достаточно подозрительно. Об этом свидетельствует, в частности, жилец соседнего номера, с которым вы познакомились, некий Виктор, вы его помните?
— Не знаю такого! — с вызовом отвечает Николов.
— А Варю, с которой вы познакомились на трикотажной фабрике, вы тоже не знаете? Очень красивая женщина, кстати.
— Тоже не знаю!
— А она вас хорошо запомнила. Вы ей собирались подарить такой роскошный браслет. Как же так, Иван Харитонович?
— Повторяю, никакой Вари я не знаю и на трикотажной фабрике никогда не был.
— Но все это не самое важное, — с ударением говорю я. — Самое важное — вот эта ваша записка. В ней прямая угроза расправы с кем-то. И мы…
— Да не писал я ее! — с неожиданным отчаянием восклицает Николов. — Честное слово, не писал! Это… это ошибка, уверяю вас!
— Она написана вашим почерком, — терпеливо говорю я. — Вашим. Тем самым, каким вы заполняли регистрационный листок в гостинице. Понятно вам?
— Ошибка! Вот мой почерк! Вот! Смотрите!
Николов дрожащими пальцами открывает свой чемоданчик и лихорадочно роется в лежащих там бумагах.
Я с усмешкой спрашиваю:
— Что же, в Москве вы писали другим почерком? Тогда зачем, разрешите узнать?
— Да нет же!..
Тут Николов, видимо, на что-то решается, перестает рыться в своем чемоданчике и, оглянувшись в сторону Игоря и Рогозина, понизив голос, говорит: