Пастырь Вселенной - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Абеляшев cтр.№ 37

Сейчас же Володе надо было ножом, ради блага Земли и спасения себя самого, отпилить голову у инопланетянина — вот она, шея-то, и он этого не мог начать делать. Знаете, одно дело кувалдой со спины, а другое — когда шея. Нормальная, как у человека, хоть он и анданорец. Володя курице-то не решился бы голову отрезать, а тут — такое… Внезапно Владимир, давно уже, секунд 15, крепко, но бессильно сжимавший в кулаке нож, почками ощутил резкий, короткий, злобный удар по своей пояснице, от которого свело дыхание и живот. А еще он почувствовал, что теперь, когда поверженный анданорец с воющим сплюснутым шлемом — может, он потому и не снимался с головы, что его так смяло ударом кувалды, — начал сопротивляться, да еще столь эффективно, этот глупый, но, казалось уже, непреодолимый блок в сознании растворился в резком потоке боли, как кусочек сахара в струе кипятка, и Владимир кратким, мощным движением всадил охотничий нож в горло врага, отчего там все забурлило и запузырилось красным, пока Володя не прокопал плоть глубже и она не перестала пузыриться, а только поливала все вокруг пульсирующими потоками вполне земной на вид, такой же липкой на ощупь и пряной запахом, красной крови. Анданорец конвульсивно задергался, и Владимир с брезгливой стыдливостью слез с убиваемого им противника, чтобы хоть как-то сделать убийство немного менее интимным, дистанцироваться от него. Агония была недолгой — секунд пять тело, переходя из живого в неживое состояние, дергалось по асфальту, брызгая кровью при свете ранее оптимистичных, а теперь неприятных, как освещение операционной, оранжевых фонарей, и наконец замерло, раскинув руки.

Владимир ощутил кожей спины, что второй анданорский патрульный видел всю эту сцену. «Ну и что, — злобно подумал Владимир, вспомнив Людочку, такую взрослую на собственных похоронах. И ее маму, у которой обуглился череп. — Ничего. Это даже хорошо. Пусть смотрит и боится. И его самого тоже разберут для опытов в Сопротивлении. Пусть смотрит, гадина». И Владимир вновь сунул нож в разверстую рану уже скорее мертвого, чем живого горла и несколькими сильными движениями отсек жилы и мясо так, чтобы они отстали от позвоночника. С ним пришлось повозиться чуть дольше — Владимир и пилил, и вращал клыкастый шлем с головой внутри из стороны в сторону, но наконец хрящик между позвонками сдался, и мертвая голова анданорца во все так же по-звериному вывшем шлеме обрела долгожданную (Владимиром) свободу от закованного в доспех тела захватчика.

Володя схватил воющую голову лупоглазого пещерного медведя и ринулся с ней через дорогу узкой тропой, протоптанной теми, кто пользовался трамваями. К слову, сам Владимир так ни разу не ездил на трамваях, да, вообще на каком-либо транспорте, с момента оккупации. Сейчас он бежал уже в глубь квартала на другой стороне улицы и чувствовал, что ему чего-то мучительно не хватает, как сигареты в тот период, когда он завязывал с курением в девятнадцать лет. Да, по ходу дела Володя не оставлял попыток выковырнуть голову анданорца из шлема, и внезапно ему это удалось — пальцы ослабили петлю фиксирующего ремня, и, зацепившись, за нижнюю челюсть безжизненно расслабленного рта. Владимир извлек из шлема мертвую голову. Да, а не хватало Володе… кувалды. Он так сроднился со своим оружием, что теперь ему его недоставало. «Вот ведь как быстро становишься настоящим разбойником», — невесело додумалось Володе, со всех ног несущемуся по едва освещенным улицам соседнего квартала. В одной руке он держал за волосы башку анданорского патрульного, оказавшегося отталкивающего вида мужчиной лет сорока, а в другой — сплющенную кувалдой морду инопланетного медведя, который выл на разные голоса, словно ему никак не удавалось расстаться с опостылевшей жизнью. Впрочем, подумалось Владимиру, физиономия анданорца могла стать такой отвратительной уже после удара кувалдой и отчленения головы. Это, подумалось Володе, испортило бы выражение лица кому угодно. Владимир сам дивился циничности и холодности своих мыслей. Словно оттого, что он убил человека, пусть и анданорца, он стал каким-то другим, намного хуже, чем раньше. Владимир пробегал мимо аптеки, фонарь над которой, по какому-то недоразумению, был не оранжевым, а мертвенно-синим. Мама говорила Володе, что когда-то, очень давно, вся Москва озарялась такими отвратительными, навевающими тоску фонарями. Вот уж, наверное, мрачно в городе было, подумал Володя, голова которого — не та, что в руке, а та, что на плечах, — грозила заболеть от пронзительного, осточертевшего воя.

«А мне-то, — забеспокоился он, подбегая к темному и вовсе не освещенному контуру школы, в которой учился когда-то в незапамятную эпоху и куда сейчас и бежал привычным с детства, впечатанным в подсознание маршрутом, — придется теперь исповедаться, наверное, в убийстве анданорца». Владимир ощущал, что словно бы кровь, которой брызгало тело, бессильно ворочаясь, елозя по асфальту, втекла в него самого, осквернив его куда как много хуже, чем если бы он наелся мяса в Страстную пятницу. Владимир остро захотел пойти в храм и исповедаться в убийстве — сейчас же он стоял у черных по серому контуров школы и неузнаваемо выросших за последние годы деревьев и, ни секунды не медля, несмотря на столь отвлеченные мысли, стремительно и сильно взмахнул рукой с зажатой в ней воющей металлической башкой бешеного гризли и запульнул ее на самую крышу трехэтажного здания школы. Теперь голова медведя выла сверху, это было намного тише, но отчего-то еще более зловеще. Словно из компании, состоявшей из Володи, мертвой головы и воющего медведя, ушел воющий медведь, и голова стала от этого сразу как-то еще более мертвой. Да и действительно, смекнул Владимир, она начинала остывать, потому и казалась с каждой минутой все более неживой.

И Володя помчался мимо подслеповато потушенных окон и пока еще спящих подобием смерти очертаний деревьев обратно к автобусной остановке, стремительно, ощущая себя Персеем, сжимающим в руке голову горгоны Медузы. Сравнение это, пришедшее в собственную Володину голову, было тем более верным, что Владимиру очень не хотелось больше заглядывать в лицо убитого им анданорца. Это было отчего-то патологично — смотреть в лицо отрезанной тобой головы, будто ты — маньяк. Владимир выскочил, волоча остывающий трофей, на залитую оранжевым светом тихую-тихую теперь магистраль, пересек ее в обратном направлении тропой трамвайных пассажиров и присоединился — к другой своей компании, ждавшей его на остановке. Тут было гораздо веселее — здесь была его кувалда, а также пленный анданорец; когда Владимир забежал в нишу остановки, тот, судя по всему, был без сознания, но, растолкав его, Владимир добился-таки скорбного стона из-под такой же маски яростно вылупившегося гризли, какую он только что закинул на крышу родной школы. Только голова в этой маске была хотя и сотрясенной, но живой, и кровь, необходимая для питания заключенного в ней мозга, пока что циркулировала по предназначенным для этого жилам, а не заливала асфальт. Снег же, наметенный под крышу остановки, был красным от вот такой как раз, вытекшей мимо, крови. И мертвое тело, без головы уже, валялось рядом.

Володя грубо оттащил как живого связанного пленника, так и пленника мертвого, несвязанного — не убежит — в дальний угол стеклянной ниши остановки, под рекламу кошачьей еды. «Да уж, — цинично шевельнулась в уголке сознания та же гадкая незнакомая мысль, — котик бы с удовольствием обгрыз анданорскую голову и шейку бы обглодал», — и, наспех сгребя ногами и плакатом с призывной стюардессой туда же, в кучу, кровавый снег, Владимир, встав над грудой тел — одно мертвое, внизу, другое пока что живое — сверху, любовно придвинул к себе кувалду и закупорился изнутри плакатом. Не прошло и минуты, как Володя услышал стремительно нараставший, такой знакомый уже стрекот анданорских бэтээров. Владимир через почти непроглядно узкую щель сбоку увидел, что их не менее пяти. Они ехали именно по этой самой улице, которую две с половиной минуты назад Володя пробегал с окровавленной головой, а еще на пять с небольшим минут раньше — с той же головой, но закупоренной в воющем шлеме.