Разумеется, заставить ее сидеть взаперти этот вечер все
равно было ужасно несправедливо. Джессику задержали и вернули под родительскую
опеку (но не арестовали же!) в ночь с субботы на воскресенье. Следовательно,
тридцать дней должны истечь вечером в понедельник, что ясно любому разумному
человеку. Но ее родители рассуждали не разумно, а как отпетые формалисты: раз
ее привезли домой утром в воскресенье, то и домашний арест начался только
воскресным вечером, а это означает, что срок истекает во вторник.
Джессика продолжала спорить до тех пор, пока отец со злости
не пригрозил пересчитать срок, опираясь на тот факт, что большинство месяцев
содержат в себе тридцать один день, и продлить наказание до среды. При этих
словах даже мама ахнула, и Джессика сочла за лучшее смириться.
Она посмотрела на свои часы, на которых уже выставила
обычное время Биксби, убрав лишние двадцать минут «затмения». Ее автобус должен
вот-вот отойти. Если папа все-таки прибудет и не найдет ее, он, чего доброго,
психанет и снова запрет ее дома. Но тут может скрываться и другой подвох: что,
если отец нарочно опаздывает, чтобы она пропустила автобус и пошла домой
пешком? И тогда он в наказание за то, что дочь шлялась так долго, возьмет и
продлит срок ареста еще больше…
А может, сегодня какой-то особенный день, а она забыла?
Джессика попыталась припомнить форс-мажор, который мог заставить отца
задержаться. После безумного утреннего происшествия у нее до сих пор в голове
была каша. Весь день казалось, что время вот-вот опять остановится и мир вокруг
затопит мертвенно-голубоватый свет. Когда на большой перемене в столовой иногда
на миг смолкал гул голосов, Джессика всякий раз подпрыгивала, втайне опасаясь,
что солнце, люди и весь мир исчезли навсегда.
Тут наконец на улице показалась знакомая машина; в окне
виднелась голова Бет — и Джессика вспомнила, почему отец задержался. Бет
потребовала, чтобы он забрал ее из начальной школы на другом конце города,
потому что новая форма школьного оркестра ей не нравилась и сестренка не желала
возвращаться домой в таком виде.
— Точно! — сказала Джессика вслух, улыбнувшись.
Ее сестра снова выступает со школьным марширующим оркестром!
Джессика прошла между рядами машин, открыла дверцу
отцовского автомобиля и скользнула на заднее сиденье.
Бет обернулась к ней и злобно прошипела:
— Ни слова!
— А я как раз хотела сказать, что ты выглядишь просто
умопомрачительно в пурпуре и золоте, — мило улыбнулась Джессика.
— Па! Она дразнится! — Бет повернулась к
отцу. — А ты сказал, что она не будет дразниться!
— Джесси…
— Я сказала только «умопомрачительно». Нет ничего
плохого в том, чтобы выглядеть умопомрачительно. Папа, объясни Бет, как
порадовались бы бедные дети из Бангладеш таким вот умопомрачительным
костюмчикам.
— Джесси, прекрати! — закричала Бет.
— Девочки… — Но голосу Дона Дэя катастрофически не
хватало строгости, поскольку отец был занят: сосредоточенно крутил руль,
пытаясь выехать с забитой парковки.
— А ты не мог бы снова запереть ее дома, чтобы она
прекратила?! — продолжала Бет.
— Бет! Не смешно!
— А вы обе не могли бы помолчать? — рявкнул отец.
Придав лицу суровое выражение, он сердито глянул на Джессику
в зеркало заднего вида, подал машину назад, потом снова тронулся вперед и,
прежде чем выехать на дорогу, наградил строгим взглядом Бет.
Джессика откинулась на спинку сиденья, но сдавать позиции не
собиралась.
— Как бы там ни было, сейчас-то я не под замком!
— Нет, под замком! — возразила Бет.
— Ладно, пусть так. — Джессика выждала несколько
мгновений, прежде чем предъявить козырную карту. — Пап, а мне ведь
полагается один вечер свободы в неделю, верно? Могу я использовать его,
например… сегодня?
Она улыбнулась. Родители сделали эту небольшую уступку через
несколько дней после той злополучной ночи. Ей было твердо обещано, что один
день в неделю она сможет выходить из дома. Правда, Джессике сразу это
показалось немного подозрительным — довольно странно, что мама пошла на уступки
сразу же после того, как объявила о домашнем аресте. И особенно подозрительным
это выглядело теперь, когда Джесс знала, на что способны телепаты.
Но сейчас ей было все равно, она просто радовалась, что у
нее есть эта поблажка.
— Это нечестно, — сказала Бет. — Пап, скажи
ей, что это нечестно.
— Это нечестно, Джесси.
— Но ты ведь сам сказал: один день в неделю.
— И ты взяла четыре свободных дня. А поскольку ты
лишена свободы на месяц, как раз и получается один день в неделю.
Вот это было и впрямь нечестно! Джессика чуть не задохнулась
от того, как беззастенчиво отец выворачивал факты в свою пользу.
— Но ты обещал! Ты же сам говорил, что тридцать дней…
— Довольно, Джессика! — В голосе отца внезапно
прорезались по-настоящему грозные нотки. — Или в этом году в сентябре
будет шестьдесят дней.
Бет обернулась с переднего сиденья и бросила на сестру встревоженный
взгляд, вся ее враждебность мгновенно улетучилась. С тех пор как они переехали
в Биксби, Дон Дэй не мог найти работу, и это сказывалось на нем все больше:
сначала он потерял интерес к жизни, потом перестал бриться каждый день и
наконец сделался совсем вялым и безвольным. И он уже много дней не повышал
голос — духу не хватало.
Не просто много дней, а ровно тридцать дней, сообразила
вдруг Джессика. Отец ужасно раскричался, когда полицейские доставили ее домой,
поймав на улице вместе с Джонатаном во время комендантского часа. Может быть,
отец просто боится за нее? Может, никак не может смириться с мыслью, что его
дочь вскоре снова сможет беспрепятственно болтаться по улицам с трех часов дня
до десяти вечера? Да, с мамой в этом отношении проще: она так выкладывается на
работе, пытаясь заработать хорошую репутацию на новом месте, что ни до чего
другого ей дела уже нет.
Пожалуй, пора сменить тему.
— А как тебе в оркестре, Бет? — спросила Джессика.
— Да ну его.
— Но раньше тебе нравилось.
Бет снова отвернулась, уставилась на идущую впереди машину и
ничего не ответила.
Джессика нахмурилась, жалея о том, что подтрунивала над Бет
с ее костюмчиком. Она сделала это просто по старой привычке, оставшейся с тех
дней, когда Бет можно было поддразнивать, не опасаясь услышать в ответ
возмущенный вопль.
Два года назад, когда они жили в Чикаго, Бет маршировала со
школьным оркестром и даже стала лучшей в этом деле. Она виртуозно владела
жезлом тамбурмажора и каждое лето привозила из лагеря домой добрую тонну
наград. Но незадолго до своего одиннадцатилетия Бетти вдруг заявила, что все
это чушь собачья, и бросила оркестр. Ее костюм и награды после переезда так и
лежали нераспакованными. Теперь Джессика поняла, что скучает по маленьким
серебряным фигуркам юных оркестранток на мраморных подставках — точно так же,
как скучает по счастливой маленькой Бетти прежних дней.