Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью - читать онлайн книгу. Автор: Янис Кууне cтр.№ 40

Приглядевшись к следам повнимательнее, Волькша обнаружил, что среди приходивших была женщина. Такие маленькие ступни могла иметь только худенькая девочка-подросток, а олоньская охотница, и это Волкан знал наверняка, таковой отнюдь не была.

Отпечатки еще одной пары ног вызвали у Годиновича уже не только любопытство, но и беспокойство. Человек, который их оставил, носил варяжские сапоги с каблуками. В таких обычно красовались княжеские конные дружинники. В Ладони Волькша не знал ни одного человека, который имел бы такую обувку. Не по чину. Да и не складно в них по полям да лесам шастать.

Словом, поднимаясь по лесенке, Волькша терялся в догадках, как маленький мальчонка в соснах дальнего бора.

Сам не зная почему, – еще месяц назад он бы и не подумал это сделать, – Волкан постучал. Ему никто не ответил. Тогда парнишка открыл дверь и шагнул в дом. Кайи не было. Угли в очаге были еще горячи, но уже не дымились. На столе стояли братина с велле, кувшин с ячменным пивом, блюдо с кабаньим седлом, котелок с тушеными овощами, овсяные лепешки и много другой снеди. Ложек на столе было пять. Значит, приходивших потчевали, как дорогих гостей. Но куда же после их ухода девалась хозяйка?

В недоумении Годинович присел на краешек скамьи. Летом, если Кайи не оказывалось дома, он слонялся вокруг, но сейчас на дворе в свои права вступала зима…

Не успел Волькша решить, что делать дальше, в дальнем углу, на полати, задернутой занавеской, кто-то тяжело вздохнул.

– Кайя? – позвал Годинович.

Ответа не последовало.

Вольк подошел к полатям и приподнял занавеску.

Из сумрака на него смотрели злые глаза олоньской охотницы. Злые и мокрые от слез.

– Уйди, – сказала она хриплым голосом.

– Что случилось? – спросил Волькша отодвигая холстину, расшитую по подолу карельским узором.

– А то ты не знаешь, – ответила Кайя и отвернулась к стенке.

– Я? – удивился венед: – Я видел у твоего домк следы. К тебе приходили гости, но…

– Гости! – взвилась девушка и даже села на полати: – Какие же вы, венеды, лживые хорьки!

Волькша почувствовал, что начинает закипать. Больше всего на свете он не любил неправедных обвинений.

– Что, что? – спросил он, повышая голос.

– Ничего! Хорек! – горячилась Кайя: – Целое лето ходил, лясы точил и даже не полслова не сказал о том, что твой дружок задумал!

– Какой дружок?! – почти искренне недоумевал Волкан. Если учесть, что из его друзей Кайя знала только Ольгерда, то не трудно догадаться о ком шла речь. Но, что мог задумать Рыжий Лют? Рассудок подсовывал Волькше обрывки воспоминаний о странной перемене в поведении Олькши. Все эти подвиги на самоземской ниве. Новь, распаханная якобы для Хорса. Эта немногословность. Эта несвойственная «грозе всего южного Приладожья» домовитость и степенность. И, опять-таки, это внезапное желание Хорса лично поехать на торжище, точно у него там дело, которое он не мог поручить одному из купцов…

В тот миг, когда Кайя ответила на его восклицание, Волькша уже догадывался, что именно она скажет, хотя в глубине души и надеялся, что ее ответ будет другим.

– Какой-какой? Ольгерд! – клокоча от гнева, выпалила девушка: – Он нынче со сватами приходил! Только не говори, что ты об этом не знал! Приперся, небось, уговаривать?! Мало того, что он отца своего и Годину-толмача сватами привел, так еще и Лайду-шаманку для пущей важности зазвал!

Теперь понятно, почему возле дома остались отпечатки четырех пар ног. Ольгерд, Хорс, Година и Лада. Но почему отец ему ничего не сказал? И кому из мужиков принадлежали следы сапог?

– Что вылупился, хорек? Только не говори, что ты про это сватовство так-таки ничегошеньки и не знал? – возмущалась Кайя: – А Лайда-то, Лайда какова? Это она им дорогу к моему дому показала. А сидела как за столом! Ни дать ни взять матушка Рауни! И все пыталась меня уму-разуму научить. Точно не ее я прошлой зимой просила Ольгерду передать, чтобы он и думать обо мне забыл и не искал меня никогда! Надо было мне убить этого рыжего борова, еще когда он за рысью шкуру тягаться пробовал.

Девушка бросала в Волькшу обидные слова, кляла всех венедов на свете и особенно своих утренних гостей, но что-то в ее гневе говорило Годиновичу, что он слышит лишь половину правды. Но второй же ее половины Волькше не знал и, чем дальше в своих нападках, угрозах и поношении уходила Кайя, тем меньше ему хотелось ее знать. Как ни молод был Годинович, как ни зелен в сердечных делах, но даже он понимал, что так не говорят о том, кто окончательно изгнан из памяти и из жизни, о том, к кому осталась только холодная ненависть. И вряд ли неуместное красноречие Годины или никчемные чары Лады были причиной Кайиной ярости.

Странные чувства овладели Волканом. Все лето он считал Кайю своим другом, своей названной сестрой. Ему было светло и хорошо с ней. Он часто мысленно разговаривал с девушкой. Без нее он скучал. Но он никогда не думал о том, что помимо их взаимной привязанности в ее душе могут обитать чувства к кому-то еще. Она никогда не говорила о них. Ни единым словом, ни вопросом, ни вздохом она за все это время не выказала то, что сейчас Волькша ощущал в ее гневе.

Как же так?!

Что-то похожее на обиду просыпалось у него в душе.

– Так что ты ответила сватам? – довольно грубо оборвал он возмущения Кайи.

Девушка оторопела. Она набрала в грудь воздух, чтобы дать достойный ответ, самыми вежливыми словами которого были бы: «не твое дело, хорек», но смолчала.

– Что ты им сказала? – переспросил Волькша, когда молчание стало невыносимым. Его глаза отказывались смотреть Кайе в лицо. Хотелось встать и, не прощаясь, уйти. Слишком много неожиданностей, слишком много недоговорок. Так нельзя.

Девушка потупила взор.

– Так что? – последний раз повторил свой вопрос Годинович.

– Ничего, – тихо ответила Кайя.

– Как это? – удивился Волькша. Такого ответа он никак не ожидал. Сваты, они на то и есть, чтобы сосватать девицу, либо получить от ворот поворот. Как можно ничего им не сказать, венед даже представить себе не мог. Конечно, Кайя была сиротой, ее сродники жили где-то далеко, в нескольких днях ходьбы от Ладожки, так что само по себе Олькшино сватовство было довольно странным, поскольку сваты говорили с невестой напрямую. Но, как по карельскому, так и по венедскому обычаю они не могли уйти из дома без определенного ответа. Однако ушли. И Кайя утверждала, что ничего им не ответила.

– Я сказала, что буду думать, – наконец разъяснила она суть дела: – Я сказала, что буду думать до конца этого месяца. Я сказала, что если я захочу стать женой Ольгерда, то сама приду в Ладонь. Если нет, то пусть он забудет дорогу к моему дому.

– И они с этим ушли? – недоумевал Волкан.

– Да, – ответила Кайя, пряча взгляд.

Тысячи «почему» роились у Годиновича в голове. Казалось, начни он спрашивать, конца вопросам не будет. Но главный ответ Волькша уже знал: не смотря ни на что, Кайя любила Олькшу. Не как брата. Не как друга. Она любила его, как девушки любят парней. Не поспеши Хорсович прошлой зимой, не дай волю своей крови, олоньская охотница ни мало не сумляше ответила бы сватам согласием.