Евпатий Коловрат - читать онлайн книгу. Автор: Лев Прозоров cтр.№ 29

Епископ нипочем бы не сумел вставить хоть слово во вроде бы неспешную речь Нишань-Удаган. Впрочем, надо было еще выдавить это слово — и этого-то несторианин сделать не мог, только пучил глаза под выгнутыми чёрными бровями да наливался багровым соком, не в силах не то что заговорить — вздохнуть от возмущения, растерянности и гнева.

А шаманка проворно подхватилась с места и внезапным движением закинула вверх подол меховой шубы, прикусив его крепкими белыми зубами. Только-только открывший наконец-то рот несторианин поперхнулся так и не произнесенными словами. Под шубой не было ничего, кроме вовсе еще не старого тела шаманки, и тело это, помимо всякой воли епископа, приковало взгляд давным-давно не видевшего женской наготы старика.

Однако ж и сиятельные ханы, и нукеры в синих чапанах не бросили на тело Нишань-Удаган ни взгляда. Во-первых, многие слышали от дедов и бабок, что еще в дни их юности лицо и тело Нишань-Удаган не отличались от нынешних. Во-вторых, всё знали, Кто ходит в любовниках у шаманов и шаманок, и не было охотников пробудить Их ревность. Разве только Джихангир приподнял бровь и с сытым любопытством огладил взглядом холмы и впадины смуглого тела шаманки — но он-то был богом и внуком бога, ему ли было страшиться Тех?

Тем временем Нишань-Удаган выхватила из-за пояса стоявшего рядом нукера нож и, воткнув его в свой чуть выпуклый медный живот, полоснула слева направо под пупком — и тут же проворно подставила левую ладонь под вывалившиеся из разреза внутренности. В шатре остро и ржаво запахло кровью, и к ее запаху прибавился тяжелый пряный дух потревоженных потрохов. Нишань-Удаган покачала своими перламутровыми кишками, раздувающимися с тихим шипением, под горбатым носом епископа. Лицо того, уже поменявшее цвет с багряного на почти белый, стало стремительно приобретать нежный дымчато-зелёный оттенок, свойственный священному камню страны Сунов, глаза, и без того выпученные, грозили выпрыгнуть из глазниц.

Нишань-Удаган запихнула внутренности в распоротый живот звонким хлопком — и отняла руку от совершенно целой, неповрежденной плоти. Лишь густо залившие ее ноги алые струи да ржавый запах напоминали о только что разыгравшемся действе. Шаманка выпустила из зубов подол, и тот занавесом рухнул вниз, скрывая зрелище ее залитого кровью тела. Всё еще слезящийся маслистыми алыми каплями нож Нишань-Удаган вернула хозяину-нукеру. Тот невозмутимо вытер клинок и убрал его в ножны.

Смеющиеся глаза шаманки обратились к епископу:

— Что, седая борода, если Тот, кому ты служишь, не слабее моих повелителей — сделай так же! А если и не получится у тебя — чего ж бояться? Сам говорил, твой Иса — мёртвых воскрешает.

Щеки несторианина вздулись, ноздри втягивали воздух, губы сжались в узкую прямую полоску. Он помедлил мгновение, потом вдруг повалился, как подрубленный, на колени и что-то замычал, не разжимая губ, глядя на Джихангира безумными глазами.

Разжав челюсти, он неизбежно осквернил бы ковер в белом шатре, а чтобы предвидеть дальнейшее свое будущее, ему не были нужны ни дар шамана, ни откровения Единого.

Тонкие черные брови Джихангира взлетели вверх, а за ними поползли углы губ. Закряхтел и захрюкал, как кабан в тугаях, одноглазый аталык, а за ним разноголосо захохотали сиятельные ханы — кто визгливо ржал, кто утробно реготал, запрокидывая голову, кто по-бабьи хихикал в шёлковый рукав. Морщины солнечными лучами разбежались от узких глаз Джихангира. Он разрешающе махнул тонкопалой дланью, и двое нукеров в синих чапанах, подхватив беднягу несторианина под локти, поволокли его из белого шатра. Медные лица нукеров были неподвижны, как маски-забрала хорезмийских шлемов, но по черным узким глазам, словно синее угарное пламя догорающего костра, бродила ухмылка.

Поистине, что может быть смешнее мужчины, дожившего до седой бороды и теряющего себя от вида и запаха человеческих потрохов?

Одноглазый после совета сказал ей, что она сделала доброе дело. Саин-хан отчего-то считает, что эти бездельники в бабьих платьях очень полезны, когда надо удерживать в повиновении покоренных. И если бы седой дурак принудил своей болтовней Джихангира казнить его… владыка никому не прощает своих просчетов. Очень может быть, что Нишань-Удаган спасла сегодня не только шкуру болтуна в черной рясе.

Шаманка безмятежно улыбнулась в почтительное лицо одноглазого — из тех, в ком не текла кровь Священного Воителя, лишь она видела на этом лице почтение.

— Великому виднее, какой уздой взнуздывать своих скакунов.

Это «своих» было сказано так, чтобы собеседник припомнил — ее «скакуны», а стало быть, и сама Нишань-Удаган, в этой узде не нуждаются.

И шаманка с наслаждением наблюдала из-под приспущенных ресниц, как поспешно скользнуло вниз мясистое веко здорового глаза старика в тщетной попытке скрыть непривычные растерянность, почти испуг, досаду, опаску и — на самом дне — ненависть.

Нукеры верными псами, почуявшими неладное, шагнули к старику, глядя мимо неё оловянными глазами, готовы если и не поднять на неё руку, то — защитить, закрыть…

Дайн Дерхе, посмотри на этих глупцов! Какие стены, кого, когда закрывали от твоих рук или от рук твоих слуг и детей — будь то войлок юрты, резной камень китайских и хорезмийских дворцов, плоть нукеров или бревна здешних хижин?!

И вот теперь она — она! Перед которой терялись ханы и полководцы! — чувствовала себя неуверенно.

Начиналось всё хорошо, просто отлично. Она сама вызвалась в посольство ко двору первого из урусутских ханов, чьи владения лежали у них на пути. Посольству от неё было немного толку — намерения свои урусутский хан высказал ясно и просто, не потребовалась наука чтения в душах. Гораздо больше пользы принесло посольство для самой Нишань-Удаган. Колдовства в земле урусутов осталось мало, и всё безопасное. По всему судя, выше третьей ступени шаманов тут уже не рождалось. На месте сильнейших обоо дружелюбных к людям сил черные жрецы возвели каменные и деревянные божницы для своего бога. Просто превосходно! Оскорбленные онгоны не станут вступаться за урусутов. Она даже хотела пообещать Джихангиру, что он никогда не встретится в этой земле с сильными колдунами. Не иначе сам Хам Богдо Дайн Дерхе удержал ее бабий язык! Ну или уже подцепила от приближенных Божественного Саин-хана привычку — не огорчая владыку, поддерживать в нем чувство нужды в себе. Оно и немудрено нахвататься — в белом шатре, наверно, даже блохи носят синие халаты, а кусая, приговаривают: «Недостойный раб осмеливается нижайше благодарить»…

Еще к ней приводили молодых урусутских ханов — она требовала, чтоб хотя бы одного в каждом ханстве брали в плен. Власть над ханом — власть над землей, власть над ханским сыном — власть над ее будущим. Она даже запомнила имена — Олгу сын Ингура, Ула-Темир, сын Джури, и последнее, самое трудное, самое сладкое — Василику, сын Канчантина. Полные силы, жизни, воли… Нишань-Удаган сладко вздохнула, вспоминая. Дни с ними остались не самым худшим ее воспоминанием — а из их костей и кожи вышел хороший тоног.

Неладное почуяла, когда войска Джихангира, а с ними и Нишань-Удаган вошли уже в следующее урусутское ханство. За спиной творилась сильная, очень сильная волшба. Шаман, не уступающий ей, — и это еще самое меньшее! Откуда?! Сколько деревень и городов ни прошла она вслед за войском — даже что-то похожее на шамана пихты было тут величайшей редкостью. Разумеется, даже эту мелочь не стоило оставлять в живых — чем слабее побежденный, тем спокойнее спится победителю. Да и чёрных жрецов надо ж было порадовать — а те ненавидели шаманов своего племени лютой ненавистью. Иные, едва узнав, что их самих не собираются обижать, начинали просить прикончить живущего по соседству шамана или шаманку. Даже дорогу брались показать — Нишань-Удаган могла бы и вовсе не тревожить себя, да только цэрегам было спокойней убивать шаманов в ее присутствии.