Боги и касты языческой Руси. Тайны Киевского Пятибожия - читать онлайн книгу. Автор: Лев Прозоров cтр.№ 59

Любопытно, что, с одной стороны, на русском Севере в ходе обрядового святочного «озорства» парни отбирали прялки у девушек и относили и на кладбище, где могли поставить на могилу или даже побросать в вырытую для погребения яму.

С другой стороны, согласно свидетельству Геродота, в Греции существовал обычай, по которому на острове Делос девушки перед свадьбой наматывали отрезанную прядь волос на прялку и возлагали её на могилу основательниц главного Делосского культа — культа Аполлона Гиперборейского — дев из Гипербореи — то есть с далёкого севера Европы.

Поскольку прялки устанавливали на могилах перед тем, как там стали устанавливать кресты — стало быть, и изображения на прялках значили для язычников не меньше, чем крест для приверженцев новой религии.

Но самой мощной и глубокой по своему Языческому символизму является прялка с русского Севера XIX века, в своё время описанная Б.А. Рыбаковым. Широко известно (его фотографию часто помещают в книгах по русскому Язычеству, начиная с «Язычества древних славян» самого Бориса Александровича) её донце в виде полуфигуры лежащего на спине мужчины с усами и бородою.

Руки его сложены на груди, как у покойника. Однако глаза широко открыты, а из открытого рта с оскаленными зубами выходит лопасть прялки, узор на которой — напоминаю — является символическим изображением мироздания.

На месте полового органа лежащего на донце вырезано громовое колесо. Именно на нём должна была сидеть пряха. [65]

Эта композиция очень напоминает изображения Великой Богини-Матери Дэви в Индии, где Она стоит или сидит на теле Своего супруга Шивы, иногда имеющего вид «шавы» — покойника, но со стоящим мужским органом-лингамом. Вот совершенно так же пряха на русском Севере восседала на теле «покойника» с громовым знаком на месте мужского органа, из уст которого исходило мироздание (кстати, и Шиву, и, ещё чаще, самое Дэви в ипостасях Кали или Дурги изображают с высунутым языком).

То есть прядущая уподоблялась ни много ни мало самой Великой Богине-Матери. Соответственно относились и к символике пряжи и нитки. Нить была символом жизни, судьбы.

Отсюда поговорки: «Этой нитке конца не будет», «Жизнь на нитке, а думает о прибытке», «По нитке рубеж». Жизнь, как нитку, связывают с кем-то, она может стать запутанной, а может и оборваться. «Сколько нитку ни вить, а концу быть».

В качестве прядущих жизнь-судьбу могут выступать и сравнительно мелкие духи (русалки, домовухи, кикиморы, та же Мокуша — видеть или слышать их прядущими или ткущими обыкновенно не к добру, хотя упоминаются и исключения), так и существа более крупного порядка наподобие северных норн или античных мойр.

У южных славян такие пряхи (роженицы, суженицы) прядут человеку либо хорошую судьбу (Среча), либо дурную (Несреча). Но у скандинавов, как мы помним, наряду с норнами существовала и Фригг, знающая судьбы, восседающая на прялке.

Совершенно так же и на русском Севере, кроме Мокуши, была и более величественная фигура Пряхи — так называемая «святая Пятница».

Кавычки вполне уместны — насколько «Илья-пророк», этот чуть прикрытый христианской терминологией и символикой Громовник Перун крещёной русской деревни, имел мало общего с ветхозаветным фанатиком единобожия, настолько же и «матушка Пятница» северных русских деревень имела предельно мало общего с греческой первохристианской святой великомученницей Параскевой.

Для начала её…отождествляли с Богородицей, что само по себе необычно для христианства и скорее напоминает многоликие Силы Язычества — ту же Дэви, которая проявляется и как Дурга, и как Кали, и как благостная Парвати, и во многих иных образах. На средневековых новгородских иконах «Пятницу» изображали на одной доске с Богородицей, но с другой стороны — это обыкновение, опять-таки не вполне христианское, напоминает многоликие славянские идолы.

Ещё в XX веке в Ленинградской области верующие были убеждены, что «Пятница — это и есть Божья матерь». Фольклорный облик святой рисовал то девицу в белой сорочке и плахте, то растрёпанную нагую женщину с большой головой и большими руками (совершенно как Мокуша), высокую и худую.

Она могла помочь усердной пряхе, наказать нерадивую, считалась покровительницей и ткацкого мастерства, но сурово карала за работу в свой день — могла даже содрать кожу и повесить её на кросна — ткацкий станок — так что те, кому удавалось отделаться за непочтение к суровой «святой» скрюченными пальцами, могли считать себя счастливицами.

Её почитание выражалось в принесении обетов, в том числе — на изготовление полотнищ, которые могли принести в посвященную Параскеве церковь или часовню, а могли — вывесить на ветвях у посвящённого Пятнице почитаемого камня с выемкой в виде человеческого следа, или у родника, или у колодца. Там же — а также на распутьях — стояли изображения «святой», вопреки православной традиции — резные.

Ветви кустов и деревьев вокруг этих православных идолов густо покрывали шнуры и клочья пряжи, пожертвованные почитательницами грозной «святой». Именно в честь «святой Пятницы» русские девушки справляли «макриды», бросая пряжу в колодец.

Она же, считалось, помогает при родах, да и жениха может послать: «Матушка Прасковея, пошли мне жениха поскорее!» Соответственно, постольку, поскольку с Пятницей отождествлялась Богородица, то и сама Богородица ещё со средневековых времён стала изображаться на Руси как Пряха — с веретеном и пряжей в руках. Возникло сказание, в котором будущая мать Христа в отрочестве пряла пурпуровые нити для храмовой завесы.

В заговорах «матушка Богородица», восседающая «на острове Буяне, на бел-горюч-камне Алатыре», как правило, предстаёт именно прядущей.

Тут интересно, что Богородица в народном православии отождествляется с самой землёю — так, мужикам, разбивающим комья земли на пашне палками, бабы пеняли, что они-де бьют саму Богородицу.

У Ф.М. Достоевского тоже выведена монашенка (!), утверждающая, что Богородица — это мать-сыра-земля. В тех же заговорах мать Христа сливается с древнейшей святыней, Землёй, в неразличимое единство: «Мать Сыра Богородица».

Интуиция исследователя вновь не подвела Бориса Александровича — в Мокоши объединены в одном образе и Земля (влажная, сырая), и Судьба. Разве что напрямую с полями и пашнями Мокошь отождествить трудно — её территорией скорее являются родники, берега рек и распутья — пограничные с дикой, неосвоенной природой участки.

И не зря одним из имён Мокоши было Дива, от которого происходило древнерусское слово «дивий, дивокий» — дикий.

Учёные практически не сомневаются, что под личиной народного культа Параскевы Пятницы (собственно, «параскева» и означает по-гречески Пятница [66] ) скрывается культ древнего женского Божества, а именно — Мокоши, прядущей судьбы, покровительствующей рождениям и бракам, повелевающей земной влагой (вспомним о посвящении ей колодцев и источников).