Богатырская Русь. Языческие титаны и полубоги - читать онлайн книгу. Автор: Лев Прозоров cтр.№ 9

Здесь я прерву цитату, читатель, чтобы проиллюстрировать суждение Миллера наглядным примером. Очень показательна судьба преданий о Полтавской битве, записанных в XIX веке, то есть как раз полтораста лет спустя. В одном из них судьба «Платавской» баталии решается поединком казака Рыжечки со шведским поединщиком-великаном, закованным вместе с конем в железные латы [2] . Это предание записано от грамотного и даже начитанного, судя по всему, казака; в другом, записанном от крестьянина, Петр просит дозволения пойти под «Платаву» шведов бить, у… «дедушки Суворова» (!!!). Тот не дает дозволения, покуда, по приглашению царя, не встает ему на правую ногу и не видит с этой наблюдательной позиции «весь ангельский чин» в небесах.

От события до его, с позволения сказать, отображения, прошло менее двухсот лет.

«Случайная передача былин от поколения к поколению, – пишет В.Ф. Миллер, – если б она всегда была только такова, не могла бы донести до нас старинного былевого репертуара не только отдаленных времен, но даже XVI или XVIII веков». Исследователь приходит к выводу, что былины «разносили в народе» профессиональные сказители.

Но это – пути распространения былин в народе, возникновение же их связано с совсем другой средой, где, соответственно, и выучивали их певцы-профессионалы. По мнению Всеволода Миллера, былинная «поэзия всегда носила аристократический характер, была, так сказать, изящной литературой высшего, наиболее просвещенного класса, более других слоев населения проникнувшегося национальным сознанием… Если эти эпические песни, княжеские и дружинные, и доходили до низшего слоя народа, то могли только искажаться в этой темной среде».

Слышали бы напудренные снобы начала XIX века, что именно мужики, эти презренные «Кирши Даниловы», хранили аристократическую культуру Древней Руси!

Это суждение, однако, хотя и стало общепринятым в исторической школе былиноведения, шло настолько вразрез с истерическим народопоклонством русской интеллигенции – от славянофила Хомякова с его «Семирамидой» до радикала Некрасова с его «Железной дорогой», – что ему была уготована участь вопиющего в пустыне. А по захвату власти упомянутой интеллигенцией – «идейный и организационный разгром», завершившийся унизительным публичным покаянием одного из лучших учеников Всеволода Миллера, Ю.М. Соколова, в 1937 (!) году.

Впрочем, об этом и об исследованиях второй половины ХХ века, окончательно подтвердивших правоту В.Ф. Миллера, будет подробно сказано ниже.

Что идея о «крестьянском», «народном» происхождении эпоса целиком и полностью родилась в буйных головушках нашей интеллигенции, видно из того, что в отношении, скажем, скандинавского эпоса никакого спора не возникает. Его уверенно относят к творчеству дружинников, причем по тем самым признакам, которые еще Федор Буслаев отмечал в былинах – буйный, агрессивный нрав всегда ищущих поединка, боя богатырей и смакование жестоких воинских обычаев, вроде игры насаженной на копье головою врага или любовно выписанной ужасной раны:

Он стрелил в того-то Соловья-разбойника,

Ему выбил право око со косицею (косица – висок).

Все три ведущих школы дореволюционного былиноведения (из которых к началу ХХ века ведущие позиции занимала историческая, мифологическая же почти совсем угасла) имели свои сильные стороны и свои крайности. С критикой этих крайностей и с указанием на необходимость объединения усилий трех ведущих направлений былиноведения выступил Н.Н. Трубицын. «Успешное изучение былевого творчества, – говорил он, – может быть… гарантировано лишь условием сочетания этих трех принципов». Статья с этими словами была опубликована в 1915 году. Стране, вовлеченной в мировую мясорубку, катящейся к чудовищной смуте, было не до древнего эпоса, и призыв Трубицына остался не услышанным.

Разумеется, по приходу к власти большевиков дни господствовавшей тогда в русском былиноведении исторической школы были сочтены. Два с лишним десятилетия ее существования после переворота объясняются лишь тем, что у новой власти хватало других дел. Одно только главенствующее положение исторической школы в старой России само по себе служило приговором. А уж подчеркнутое провозглашение роли древнерусской аристократии как творца эпоса, и народа как не очень радивого хранителя… Это в стране, где аристократизм вычеркивался – вместе с носителями – из всех сфер жизни, из жизни как таковой, а «народ» был превращен в идола (одновременно с истреблением десятков миллионов людей, этот «народ» составлявших, с разрушением уклада их жизни).

Еще в 1909 году «буревестник» будущих хозяев страны разразился, пожалуй, пиком народнопоклонничества русской интеллигенции – неграмотной и истеричной статьей с названием, звучащим как диагноз: «Разрушение личности». В ней он с небывалой агрессивностью отстаивал вековой давности романтические тезисы о «народе-творце»:

«Только при условии сплошного мышления всего народа возможно создать столь широкие обобщения, гениальные символы, каковы Прометей, Сатана (! – Л. П. ), Геракл, Святогор, Илья, Микула и сотни других гигантских обобщений жизненного опыта народа. Мощь коллективного творчества ярче всего доказывается тем, что на протяжении сотен веков индивидуальное творчество не создало ничего равного Илиаде или Калевале».

Насколько хорошо Алексей Максимович знал то, что писал, видно из того, что к «народному творчеству» он отнес Прометея, возвеличенного интеллигентом Эсхилом (в народной мифологии эллинов этот персонаж – мелкий вороватый прохиндей и пакостник, огонь же людям дает бог-кузнец Гефест), индивидуальное творение Гомера – «Илиаду» и «Калевалу», авторскую поэму, на основе карельских рун созданную Ленроттом. Остается удивляться, отчего к народному творчеству не отнесены «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели, которого наизусть знали многие грузинские крестьяне, или, скажем, «Божественная комедия» Данте. А насколько он действительно знал и уважал русский народ – видно из того, что он умудрился поставить в один ряд со Святогором, Ильей Муромцем и Микулой Селяниновичем… Сатану!

И вот этот-то человек стал законодателем в новом, «пролетарском», литературоведении.

Не может не поражать гражданское и исследовательское мужество тех ученых, что в страшных условиях «сплошного мышления всего народа» отстаивали научную истину: былина «отнюдь не является продуктом творчества крестьянского класса. Последний является лишь наследником других социальных групп. На долю крестьянства едва ли придется сложение хотя бы одного былинного сюжета… Наиболее существенным фактом этой крестьянской переработки является превращение важнейшего былинного героя Ильи Муромца в крестьянского сына из города Мурома села Карачарова вместо прежнего Муравленина». Б.М. Соколов, писавший эти строки в 1929 году, полагал, что причиной такому превращению послужил уже знакомый нам казак Илья Иванович Коровин из-под Мурома.

Но годы, когда подобные вещи можно было говорить и писать безнаказанно, стремительно катились к концу. Последним, кто критиковал историческую школу с научных позиций, был саратовец А.Ф. Скафтымов.