За Иваном быть, так холопкой слыть,
А за мною быть – так царицей слыть.
Очень странно – на первый взгляд. Ведь Иван Годинович – приближенный, а то и родственник князя, вождь собственной дружины. И ничего странного – если Кошерище и впрямь воспоминание о кошерных властелинах Хазарии. Вспомним ибн Фадлана: «Все же народы, живущие рядом с ними, считают хазары за своих рабов». В глазах Кошерища русский богатырь, да и сам его князь – рабы по рождению.
Но на этом доводы Кошерища не исчерпаны. Он хвалит свою веру и ругает русскую. Насколько важен этот мотив, говорит его полнейшая исключительность. Враг в былинах может хулить богатыря последними словами – хотя холопом его не называет, Кошерище и тут оригинален – может грозить спалить Киев, убить князя, разрушить церкви. Но никогда, кроме этого случая, враг в былинах не заявляет, что его вера лучше, правильнее русской. Начинает же список преимуществ своей веры Кошерище словами:
У нас вера-та ведь и очень ведь есть легка —
Не надоть мыть своего тебе лица белого…
Можно предположить, что здесь отразилась известная нелюбовь степняков к мытью («смывая грязь, смываешь удачу»).
Можно предположить, что здесь идет речь о предельной нечистоплотности иных талмудических ритуалов (см. В. В. Розанов «Юдаизм»).
Но первое было слишком уж общим местом. Почему же оно отражено именно и только в этой былине? Талмудические же ритуалы были таинством, на которое просто не могли допускаться язычники.
Однако вернее всего будет сказать, что после общения с кошерищами славянину просто очень хотелось как следует отмыться. Почему – ярче всего отражено в былине. Г. К. Честертон как-то сказал, что, если бы ему дали прочесть одну-единственную проповедь, он посвятил бы ее греху гордыни. Бьющая через край гордыня делала еще отвратительней то, что не могли не знать о каганате его соседи. Нечеловеческая жестокость наемников каган-бека. Голодные матери, продающие своих детей. Возведение в основы государства того, что язычники всегда презирали, – ростовщичества, работорговли, наемщины. И над всем этим полыхал сернисто-желтым нимбом ореол бесовской гордыни хазар… Стоит ли удивляться, что соседи-язычники отвечали на нее почти физиологической брезгливостью? Попытайтесь просто представить себе человека, действительно и всерьез считающего себя лучше всех. Не надо даже добавлять, что он сутенер и убийца, одного этого хватит для отвращения. Хотя тот, кто считает себя лучше всех, рано или поздно сочтет себя выше чужой чести – и станет сутенером, выше чужой жизни – и станет убийцей. Он не сможет ни одуматься, ни раскаяться – ведь он выше всех… Бессмысленно пытаться пересказать великолепную проповедь Честертона, тем более – в нескольких строках. Моя задача сейчас не показать, как «самоутверждение» и «формирование индивидуальности» превращают человека в чудовище. Я просто хочу сказать, что они делают это; с одним человеком или с целым народом, что они сделали это с хазарами. Даже у нас, испорченных веками цивилизации, вызывает тошноту народ, одобряющий бомбежку чужих роддомов и визжащий, как о величайшем в истории злодействе, о взрыве двух своих торговых центров. Вспомните кликушество 11 сентября 2001 года – и вы испытаете тень тех чувств, которые испытывали к кошерищам наши предки. Для них каганат был населен чудовищами – в самом прямом смысле слова. С этими чувствами можно сравнить лишь чувства древних римлян к Карфагену. Точно то же физиологическое омерзение людей Чести к людям Выгоды (а гордыня и культ выгоды неразделимы), что звучало в неистовом Esse delendam, «Должен быть разрушен!» Катона.
Именно это, при всей очевидной выгодности союза с бронированными орлами каган-бека и торговли с пухнущими роскошью городами, отталкивало славян от общения с былыми союзниками. Как там у Стругацких: «Мерзость, не прикасаться!» Но общаться приходилось. Кошерища упорно и очень настойчиво навязывали соседям свое общество.
2. Сказание о дани
За Почай с детьми угоняют мать,
И толпою – жен, и гурьбой – сестер!
За Почай, за Почай все, что можно взять,
А что взять нельзя – то в костер!
В. Максимов, «Это было на Почай-реке»
Не так давно археологи открыли цепь белокаменных крепостей на высоких мысах правого берега Дона, Северного Донца, Оскола. Археологи уверенно полагают, что цепь эта продолжалась и далее, возможно, до Днепра, но граница незалежной и самостийной Украйны стала и границей этого научного открытия. Одну твердыню от другой отделяли 10 – 20 километров – можно сказать, стояли они почти вплотную. Под стенами крепостей нашли могильники – кладбища наемников каганата. Среди воинских погребений нашли немало женских. В армии каган-бека, как в сегодняшней израильской, служили и женщины. И у них, и у мужчин талии охватывали пояса в серебряных бляшках. Каганат был щедр к наемникам, среди которых можно распознать выходцев из черных болгар, печенегов, мадьяр и прочих степняков.
Но что они делали на правом, западном и северозападном берегу рек? Оберегать хазарские пределы было гораздо удобнее на другом берегу, превратив сами реки в дополнительный, естественный оборонительный рубеж. На правом же берегу место не защитной заставе, а форпосту натиска, боевому прикрытию и для переброски войск на вражеский берег, и для отступления.
На кого наступали хазары?
«Вплотную к этой линии, – пишет археолог С. А. Плетнева, открывшая хазарские укрепления, – с севера и запада подходили поселения славян». Мы же скажем по-иному – это цепь хазарских крепостей вплотную подходила к славянским землям, стояла на них. Из них совершались разбойные рейды небольших шаек служилых кочевников, а в случае большой войны они прикрывали переправы армад бронированной конницы.
Идриси, восточный автор того времени, сообщает: мадьяры, вассалы хазар, регулярно ходили в набеги на славян и угоняли множество пленных. Их потом продавали грекам на крымских рынках. Базой таких налетов и были крепости на хазарской границе.
Вот так, и никак иначе, каганат «защищал» славян от набегов кочевников, создавая из последних военные поселения на славянских границах. Хазария действительно прекратила набеги, превратив их в регулярный террор бронированных орд. Разумеется, никакой «набег» никакой кочевой ватаги не может оказаться настолько разрушителен, как многолетний, целенаправленный, расчетливый, регулярный грабеж силами огромного государства. Теперь кочевники не уходили зимовать к морю, не тратили времени и сил на длительные кочевья туда и обратно. В любой день года ворота любого из разбойничьих гнезд могли распахнуться пастью тьмуглавого гада и извергнуть на селения славян несущую разрушение, смерть и рабство живую лаву. Не отсюда ли легенды о чуде-Юде? Даже если бы сильное славянское княжество сумело бы срубить одну голову – то есть осадить одну крепость, – гарнизоны соседних немедленно могли прийти на помощь осажденным. На месте одной головы вырастало три.
Откуда у степняков умение строить крепости? Что за «огненным пальцем» отращивал себе головы чудовищный гад? Отчасти – еще хорезмийское наследие, вывезенное эмигрантами-рахдонитами. Но было и другое. В IX веке в каганат прибыл с дружественным визитом византийский инженер в чине спафарокандидата, патриций Петрона из знатной семьи Каматиров. Именно Петрона Каматир спроектировал печально знаменитую Белую Вежу – Саркел, и ряд других хазарских крепостей. Так славяне Приднепровья впервые близко познакомились с достижениями византийской цивилизации.