Вернулась служанка с подносом; двое плечистых слуг за нею волокли лохань с водой. Анастас отослал их всех. Девица — не та дебелая, которая принимала его заказы, помоложе и посмазливее первой, — мило румянясь, спросила, не помочь ли милорду раздеться. Анастас покачал головой и, сунув ей в ладонь медяк, закрыл за ней дверь. Потом сбросил опостылевшую, впитавшую пыль трёх фьевов одежду и залез в лохань. Воду нагрели на совесть, она обжигала так, что кожа у него начала краснеть. Он закрыл глаза и почти ощутил руки Илайны, натирающие его плечи жёсткой мочалкой, услышал её переливчатый смех, её игривый голосок, предлагающий потереть милорду спину или что-нибудь ещё. Он почти услышал плеск, с которым она падала к нему в бадью, увлечённая его руками, и её радостный визг. Всё это было так давно.
Он почти расслабился, почти улыбнулся, думая обо всём этом — и тут в мыслях снова всплыло удивлённое лицо лорда Крейтона, а за ним — голова Рейнальда Одвелла, насаженная на пику, чёрная от смолы, в которую её окунули для лучшей сохранности, — чтобы Дэйгон и Редьярд Одвеллы, подходя к стенам Эвентри, успели полюбоваться на то, чем ответил им эвентрийский мальчишка, род которого они уничтожили. Лицо Илайны, лицо лорда Крейтона, лицо того, что было когда-то Рейнальдом Одвеллом. Любовь, отвращение, ненависть. Всё слилось воедино, и ничто не приносило облегчения, пока ему сопутствовало остальное.
Илайна отговаривала его от поездки в Эфрин. После гибели Линлойса она фактически заняла его место, переняв роль непрошеной советчицы. Её тревога и неверие в его рассудок сердили Анастаса не меньше, чем тревога и неверие Линлойса, но ей это было простительно — ведь она была женщиной. Его женщиной, которая носила его дитя. Быть может, она родит ещё до того, как Анастас вернётся в Кордариол, где оставил её на попечение лорда Кордариола и его домочадцев. Леди Кордариол не могла похвастаться знатным родом: её отец был богатым купцом и сосватал дочку за нищего, погрязшего в долгах лорда, к вящему удовольствию обеих сторон. Анастас прожил в Кордариоле неделю и был поражён чувством любви и согласия, царившим в его стенах. Разбогатевший после женитьбы Кордариол дал Анастасу пятьсот мечей в обмен на обещание замка Крейтон, который примыкал к его владениям и который они только что взяли; получив желаемое, он окончательно подобрел и великодушно предложил любовнице своего конунга кров, дружбу и защиту. Он так и звал Анастаса — «мой конунг». Его многие так звали, и в последнее время всё реже вкладывали в это насмешку. Илайна тоже его так звала. Она выкрикивала эти слова, обвивая его ногами в миг наивысшего блаженства. Беременность нисколько не умалила её страсть: в постели она была всё так же ретива и ненасытна, как и год назад, когда он повадился бегать к ней в деревню из отцовского замка. Тайком, потому что Анастас очень быстро понял, что любит её и что отец никогда не допустит их брака. К ней он убежал и в ту ночь, когда переодетые пилигримами Индабираны открыли ворота Эвентри его врагам. В её объятиях он спал, когда убивали его отца и старшего брата. Иной на его месте был бы втайне благодарен за это Индабиранам, потому что теперь, когда отец и Ричард мертвы, Анастас стал лордом Эвентри, и никто не мог указывать ему, кого брать в жёны. Когда он убегал из Эвентри, как жалкий трус, Илайна вызвалась поехать с ним. Она была с ним почти всё это время, хотя он всегда старался оставлять её в безопасном месте, особенно когда стало ясно, что она ждёт его ребёнка. Его сына, может быть. Лэрда Эвентри, рождённого от дочери сельского корчмаря.
В иное время и свободные бонды, и враги, и собственные септы подняли бы его на смех. Теперь же лорд Кордариол, улыбаясь, хлопал его по плечу и спрашивал, когда он поведёт под венец будущую леди Эвентри, а его супруга-простолюдинка понимающе улыбалась и поглаживала краснеющую Илайну по руке. Тот же вопрос, и тоже с улыбкой, задавал Анастасу и лорд Флейн. Только улыбка эта была совсем другая, и именно из-за неё Анастас в обоих случаях отмалчивался. «Вы ведь так алчете возрождения вашего клана, лорд Анастас, — елейно усмехался старикашка Флейн, скаля гнилые зубы. — Не лучший ли это способ его возродить?» Год назад Анастас порадовался бы всеобщей поддержке. Теперь же он понимал: если он женится на Илайне и признает её дитя своим, оба они подвергнутся такой же опасности, как и все его родичи. То, что сейчас происходит между ним и Одвеллами, — это кровная война, и она лишь стала ещё непримиримее после того, как Анастас казнил Рейнальда. Он мог лишь радоваться, что Одвелл успел отдать его сестёр за своих септ и теперь не имел права убить их, не вызвав возмущения собственных людей. Мать и Бертран принадлежали богам, и тронуть их также не посмели бы. Да это и не имело смысла: то, что отдано богам, людям больше не принадлежит. Они не Эвентри. Всех Эвентри осталось — сам Анастас да Адриан, если он ещё жив. Он не сомневался, что если Одвеллы снова схватят его младшего брата, то на этот раз убьют. Из-за него, из-за Анастаса, не сдержавшего слепого гнева. Он был виноват в этом, и не смел теперь подвергнуть тому же риску женщину, которую любил, и дитя, которое она носила.
Потому Илайна оставалась всего лишь безродной шлюхой лорда Эвентри, конунга, который первым за последние полторы сотни лет сумел объединить свободные кланы и повести их против общего врага. Илайна всё понимала и не упрекала его, но всё равно в ночь перед тем, как он оставил её на попечение Кордариола и пустился в путь, обнимала его и шептала: «Не уезжай, я прошу тебя, не бросай меня здесь…» Он гладил её круглый, гладкий живот и осушал её слёзы поцелуями, а наутро уехал. Несмотря на то, как хотелось ему остаться. Как хотелось дать волю любви, не меньше, чем ненависти.
Но это невозможно сделать, имея десять тысяч копий. Приходится думать о том, чем кормить обладателей этих копий, как заменять сломанные мечи новыми. И о том, что будет, когда он убьёт последнего Одвелла. Анастас старательно гнал эту мысль, но у него были слишком хорошие советчики: лорд Флейн, пыхтя и жалуясь на немощь тела, служил ему своим разумом даже больше, чем триста флейновских мечей в рядах Анастаса.
— Ты затеял большую игру, мальчик, — сказал он как-то, пыхтя трубкой и кашляя после каждой затяжки. — У тебя большие противники. И они тем опаснее, что на игровую доску до сей поры выступил лишь один из них. А второй сидит в засаде и ждёт, пока один из вас разорвёт другого, и вот тогда-то он тебе покажет, что припасено у него в рукаве.
Анастас слушал, кусая губы. О Грегоре Фосигане, этом гнусном и малодушном предателе, он до поры запретил себе думать. Он бы с удовольствием забыл о нём вовсе — но знал, что Флейн прав. Анастас уже теперь слишком силён и станет ещё сильнее, когда покончит с Одвеллами. Он предпочёл бы, когда это случится, просто передать стяг предводителя тому, кто захочет его взять, но уже теперь видел, что это вряд ли окажется выполнимым. Хотя бы потому, что стяг этот имел бело-красные цвета. Рано или поздно Анастасу Эвентри придётся развернуться лицом на юг, и тогда бонды напомнят ему его собственные слова, брошенные в запале отчаяния и юношеского бесстрашия. Они скажут: «Ты обещал нам свободу — так дай нам её. Что за свобода, когда рябые псы из Сотелсхейма бродят вокруг наших границ, нюхая и метя нашу землю?» И он не сможет отказать. Не будет иметь права отказать. Ведь именно ради этого они за ним пошли.