— Наверное, не в буквальном смысле, — сказал Пфефферкорн. — Ты ж его знаешь.
— Знаю, уж поверь. — Карлотта озорно улыбнулась. — Иногда кажется, будто я слышу запах. Козлятины.
Пфефферкорн потянул носом, но ничего не учуял.
— Ладно, — сказала она. — Давай посмотрим, где творилось волшебство.
Рабочий домик больше всего поразил своей скромностью. Лишь десятую часть сарая выгородили и довольно скудно меблировали под кабинет. Невероятно, что в столь убогой обстановке создавалось несметное богатство, которое Пфефферкорн только что видел. На колченогом столе покоились электрическая пишущая машинка, стакан с ручками и аккуратная стопка рукописи. Пфефферкорн поежился, увидев знакомую расстановку.
За тридцать с лишним лет картина рабочего места почти не изменилась. Кресло, которое определенно часто служило кроватью. Низенький стеллаж, уставленный творениями Билла. Над столом обрамленная фотография Карлотты — строгий портрет, сделанный лет пятнадцать назад. Под ним снимок Билла, послуживший основой для пригласительной открытки и изображения на панихиде. Оригинал был снят на яхтенной пристани. Билл в капитанской фуражке стоял на заваленном канатами пирсе и беспечно ухмылялся, за ним садилось солнце, подпалившее океанскую кромку.
Так и не отыскав хозяйских ног, опечаленный пес улегся под столом.
— А ведь я чуть не отправилась с ним, — сказала Карлотта.
Пфефферкорн посмотрел на нее.
— Ну, в тот день. В последнюю минуту передумала.
— Слава богу.
— Думаешь? Только пойми правильно. Я вовсе не рассчитываю, что мы оба оказались бы в раю и вальсировали на рыхлом облаке… Но… чувствую себя виноватой. — Она показала на рукопись: — Это новая книга.
Увесистая пачка, листов в пятьсот, а то и больше. Пфефферкорн смахнул пыль с титульной страницы.
ТЕНЕВАЯ МЕРА
детективный роман
Уильяма де Валле
Можно как угодно относиться к автору, но сердце сжалось от вида навеки незаконченной работы.
— Что с ней будет? — спросил Пфефферкорн.
— Если честно, еще не думала. Во всех заботах это казалось неважным. — Карлотта потерла щеку. — Наверное, рано или поздно придется сжечь.
Пфефферкорн смотрел недоуменно.
— Знаю, знаю, — сказала она. — Грандиозные семидесятые годы девятнадцатого века. Бессмыслица — в компьютерную эру. Ты не поверишь, все свои черновики он печатал на «Оливетти». Это единственный экземпляр.
Пфефферкорн не отводил взгляд.
— Что? — спросила Карлотта.
— Ты хочешь ее уничтожить?
— Есть другие предложения?
— Наверняка издатель за нее ухватится.
— Не сомневаюсь, но Билл этого не одобрил бы. Он терпеть не мог, если кто-нибудь читал незавершенную вещь. Даже я, кстати. Поначалу я высказывала свое мнение о его работах, но это не укрепляло наше супружество.
Повисло молчание.
— Думаешь, меня тянет это прочесть? — сказала Карлотта.
— Тянет?
— Ничуть. Все равно что его слушать. Боюсь, не выдержу.
Пфефферкорн кивнул.
— Если б уговорили тебя приехать раньше, — сказала она. — Твое одобрение было для него все.
Пфефферкорн виновато разглядывал пол.
— Это правда. — Карлотта подошла к стеллажу. — Посмотри.
В полное собрание сочинений Билла затесалась единственная книга другого автора. Роман Пфефферкорна.
Пфефферкорн растрогался.
— По сути, — сказала Карлотта, — ты сделал из него писателя.
— Давай не увлекаться.
— Нет, правда. Так сказать, его раскрыл.
— Рано или поздно он бы и сам раскрылся.
— Не скромничай. Он тебя боготворил.
— Ну что ты, ей-богу. Не надо.
— А ты не знал, что ли?
Пфефферкорн промолчал.
— Хорошо помню один случай, — сказала Карлотта. — Было это лет пять-шесть назад. Только что вышла его новая книга, которая тотчас стала первой в списке бестселлеров. Билл уехал на читки. Знаешь, он любил эти поездки. Нужды в них не было, но ему нравилось общаться с читателями… И вот, значит, из нью-йоркского отеля он мне позвонил. Было около полуночи, а там — часа три, наверное. Я сразу поняла, что он вдрызг пьяный. Карлотта, говорит, ты меня любишь? «Конечно, Билл. И всегда любила». — «Приятно слышать. Я тоже тебя люблю». — «Спасибо, милый. Давай баиньки, а?» — «Не могу спать». — «Почему?» — «Думаю об Артуре». — «А что с ним?» — «Читаю его книгу». — «У него вышла новая книга?» — «Нет, первый роман. Взял с собой. Перечитываю. Изумительная книга». — «Да, очень хорошая». — «Нет. Изумительная». — «Ладно, изумительная». — «Хочешь, кое-что скажу?» — «Скажи, дорогой». — «Никому этого не говорил». — «Слушаю тебя, милый». — «Очень трудно об этом говорить». — «Ничего, Билл. Я все равно тебя люблю». — «Ну вот. Сейчас скажу. Готова?» — «Готова». — «Ну вот. Вот. Знаешь, сколько у меня денег?» — «Примерно». — «Как грязи, вот сколько. Но жизнью тебе клянусь, я отдал бы все до последнего цента, лишь бы писать, как он».
Наступило молчание.
— Напрасно ты рассказала, — проговорил Пфефферкорн.
— Не сердись, пожалуйста. Я только хочу, чтобы ты знал, как много для него значил.
— Я не сержусь.
Свет на стене сместился. Время пролетело незаметно.
— Мне пора, — сказал Пфефферкорн.
Вернулись в дом. Карлотта велела подогнать прокатную машину. Пфефферкорн поблагодарил Карлотту, чмокнул ее в щеку и пригнулся, садясь в автомобиль.
— Артур…
Пфефферкорн замер, согнутый пополам. С порога наблюдал Боткин.
— А нельзя, скажем, поменять билет? — Карлотта улыбнулась. — Ночные рейсы так изматывают. Лучше хорошенько выспаться и полететь завтра утром. Когда еще выберешься в Калифорнию? Ведь мы даже не поговорили.
— У меня занятия.
— Скажешь, нездоровилось.
— Карлотта…
— Что будет-то? Оставят без обеда, что ли?
— Дело не в том, — ответил он. — У меня студенты.
Карлотта не отводила взгляд.
— Надо сделать пару звонков, — сказал Пфефферкорн.
15
Ужинали в итальянском ресторане, где официанты называли Карлотту по имени. Под превосходную еду даже малопьющий Пфефферкорн легко осилил полбутылки «кьянти».
— Скажи-ка, почему ты сменила фамилию? — спросил он.
— То есть после замужества?
— Нет, вместе с Биллом.