Душераздирающее творение ошеломляющего гения - читать онлайн книгу. Автор: Дейв Эггерс cтр.№ 58

Думаю, вы с ним не слишком много разговариваете о политике.

Да, не слишком.

А когда вы были маленьким, семья была обеспеченной? Не знаю. Иногда. Иногда нет. Мы не испытывали какой-то особой нужды в чем-либо, но мать часто вела себя так, будто мы едва сводим концы с концами. Иногда она кричала: «Ты хочешь, чтобы мы оказались в приюте для бездомных?» — обычно отцу, но в то же время всем и никому в особенности. Мы никогда толком не понимали, в чем тут дело, но жаловаться, конечно, было бы глупо. У нас был свой дом в хорошем городе, у всех свои спальни, одежда, еда, игрушки, на каникулах мы ездили во Флориду. Хотя напрягаться приходилось все время. Начиная где-то с тринадцати лет все мы подрабатывали, все лето: Билл и я стригли газоны, Бет в коричневых брюках подавала мороженое в «Баскин-Роббинс»; машины приходилось покупать дурацкие — подержанные, недолговечные, «кролики» и ржавые «камарос»; учились в бесплатных школах и колледжах. В общем, не сказал бы, что мы были обеспеченными: когда они умерли, мы узнали, что у них не было никаких сбережений…

Хм-м.

Я прошел?

Что, простите?

Вы берете меня? Я прошел?

Не торопитесь. Мы только начали.

Ой.

Вы чувствовали свое отличие… То есть там была какая-то социальная иерархия по признаку богатства/ бедности?

Пожалуй, нет. Если и была, то перевернутая. Если дети одевались и вели себя так, чтобы подчеркнуть свое богатство, они становились изгоями, им просто никто не позволил бы стать по-настоящему популярными. И так везде: в бесплатных школах детей приучают к этой мысли, она вдолблена в них сверстниками: выделяешься — значит напрашиваешься на то, чтоб тебя не любили. Быть откровенно богатым — примерно то же, что быть чересчур длинным, чересчур толстым или с фурункулом на шее. Все тяготели к середине. И так было по всей школе: на детей из богатых семей смотрели как на отверженных, им приходилось стараться изо всех сил, они постоянно устраивали вечеринки, чтобы привлечь внимание тех, кому все действительно завидовали, вроде того парня, который играл в футбольной команде и жил в старом деревянном доме за школой. Действительно популярные ребята ездили на грузовиках, покупали дерьмовейшие машины, а родители у них или были в разводе, или выпивали — или и то, и другое — и жили далеко от районов, считавшихся престижными. Ну а насчет богатых, у которых всегда были заправлены рубашки и прилизаны волосы, — все считали, что им не повезло, что у них проблемы, что они странные. Вот сами подумайте: как можно жить в таком городе, как Лэйк-Форест с прекрасными бесплатными школами и все-таки спускать на ветер по десять штук в год, чтобы оплачивать для своего отпрыска школу «Кантри Дей». Вот где уроды. Знаете, как мы ее называли?

Нет.

Довольно смешно.

Как же вы ее называли?

«Кантри Гей».

{— —}

«Кантри Гей». Поняли, в чем юмор? «Кантри Гей».

Не очень-то терпимый город.

Вы неправы. Он был внутренне однородным, но не нетерпимым. Конечно, в основном белым, но расизм, по крайней мере в своих внешних проявлениях, считался дурным тоном, и вообще-то у нас не воспитывали предрассудки, просто не было самой идеи предрассудков. Был определенный уровень обеспеченности и не было особых социальных проблем — никто и не слыхал ни о какой преступности, если не считать наших с друзьями хулиганских выходок, и у нас в городе не было принято смотреть на такие штуки как на забаву: пускай матчи по рестлингу устраивают другие люди в других местах. Единственный раз, когда я столкнулся с настоящим фанатизмом, был в начальной школе, когда один парень, тощий, в очках, на вид ботаник, переехал на нашу улицу в угловой дом и вывесил у себя в окне какой-то из этих флагов, кажется южный флаг…

Флаг Конфедерации.

Точно. Так вот, этот парень, он был ровесником моего брата, на три года старше меня, переехал, когда мне было девять лет, и почти моментально поставил все вверх тормашками. Сначала в автобусе мой брат Билл заметил, как он нарисовал на заднем сиденье свастику. Вообще-то никто из нас ничего подобного раньше не видел, поэтому этот случай на какое-то время стал просто сенсацией. Настоящий живой расист! А потом этот парень устроил что-то вроде неформального клуба и совратил — извините, выбрал дурацкое слово — кучку ребят из нашего района, которые стали рисовать у себя в дневниках свастики и говорить одно слово, которое в таких случаях обычно и говорится.

Какое слово?

Может, я его неправильно услышал. Кажется, «пархатый». Так, да?

Да.

А как правильно — «пархатый» или «порхатый»?

Думаю, «пар…»

Забавно. А я бы написал через «о». Короче говоря, вдруг обнаружилось, что дети говорят это слово. И наш анклав цивилизации моментально развалился, произошла явная деградация, стоило появиться такому вот миссионеру фанатизма… В общем, один парень, которого звали Тодд Голуб, который до этого был просто приятелем остальных парней из нашего района, вдруг стал евреем! И тут же оказался не таким, как все. Я, естественно, сам не очень хорошо все это знаю. Эти ребята были постарше, сверстники моего брата Билла, так что какие-то обрывки я слышал от него, ведь даже тогда нас оберегали от информации, наши родители вообще не хотели, чтобы мы знали об этом хоть что-нибудь. «Плохие дети», — говорила мать, и этим все ограничивалось. Мы совершенно ничего не знали. Мы не знали никаких богохульных слов, не знали ничего про секс и так далее. Мне было двенадцать лет, когда я понял, что слово «шары» относится не к заднице, а к мошонке. Не смейтесь. Такие темы меня пугали. Тогда я знал о своей анатомии только то, что полагается католику, то есть не знал ничего вообще…

Но я отвлекся. Билл пытался по-прежнему считать этих ребят в каком-то смысле своими друзьями, он считал, что все эти затеи со свастиками — явление временное, болезнь роста. А я, отталкиваясь от того, что мне было известно, бурно фантазировал насчет того, что творится у этого парня в доме. Всякий раз, когда мы проезжали мимо, я вытягивал шею, чтобы увидеть огромный флаг Конфедерации. Его действительно было легко рассмотреть: он целиком закрывал окно в его комнате, был подвешен так, что провисал посередине. Я не знал, что думать, не представлял себе, насколько далеко это зашло, поэтому, когда мы проезжали, я все думал, что он и его отец будут стоять перед домом и жечь кресты или что люди в капюшонах будут перекидывать петли через ветки деревьев. Я серьезно так думал. Нам просто не на что было опереться. Этот парень был для меня таким же инопланетным существом, что и дети, живущие в многоквартирных домах. У меня не было способа обработки информации. Наш городок во многом был консервативным, внутренне однородным во всех смыслах — в смысле цвета кожи, марок машин, травы на газонах, но поверх всего этого был наброшен какой-то непроницаемый покров, поэтому я… повторю еще раз: по-моему, так же было и с остальными детьми… я был бы готов поверить во все, если бы то, что я считал правдой, оказалось неправдой.