Покаянные сны Михаила Афанасьевича - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Колганов cтр.№ 12

Я опять не понимаю… Ну неужели я такой тупой?

— Свободы от кого?

— От тех, кто свободу душит.

Какое же терпение требуется!

— Так какой свободы вы желаете? — набравшись наглости, допытываюсь я.

Вижу, что парень удивлен. Ему и в голову не приходит, что такие простые вещи надо объяснять.

— Ну как же… Например, свободы слова, то есть чтобы говорить все то, что захочу. Свободы иметь собственное дело, а не ишачить вечно на чиновников, на государство… Да много еще самых разных свобод…

Свобода слова! Мне показалось, что слышу трели соловья. Что солнце выглянуло из-за туч. Что посреди этого пасмурного августовского дня на липах стали распускаться почки… Нет, правда, что ли? Тогда я точно с вами, господа. Мне без такой свободы никуда. Мне она просто позарез необходима! Тут чемодан, набитый рукописями, не вечно же с ним таскаться по Москве…

Вдруг за спиной загремел хор возмущенных голосов:

— Сво-бо-ды! Сво-бо-ды! Сво-бо-ды!

Птичье пение стихло. В ушах гудело, как у звонаря на колокольне или во время артиллерийской канонады там, в районе Каменец-Подольского, на войне. А в голове словно бы сам собой возник вопрос:

— А что будет, если все заголосят одновременно?

— Ну что же вы непонятливый какой! — вскричал приват-доцент. Он тут как тут, словно бы посчитал своей обязанностью надзирать за мной. Ну как же без него? — Само собой, получат слово только те, кому есть что сказать, кто может произнести что-нибудь толковое, ценное для прочих граждан.

— Но кто же это? Кто? — спросил я, втайне надеясь на протекцию.

— Назначим вот комиссию, она и отберет наиболее достойных и проверенных, скажем так, благонадежных…

— А остальные? — огорчился я.

— Да пусть пока помалкивают… Ну вы же сами только что сказали, иначе будет гвалт.

Вот странно, еще несколько минут назад мечтал залезть на танк и разразиться речью. Я хоть и монархист в душе, однако же всегда готов приветствовать даже не вполне понятные мне, но, судя по всему, искренние, благородные порывы. Особенно если вижу скрытый смысл, который устраивает и меня… Но тут, вот именно тут никакого приемлемого смысла вовсе не улавливаю. Никак не могу избавиться от ощущения, что каждый думает только о себе. А кто же обо мне, несчастном, позаботится?

И потом, как же они станут договариваться, если победят? Ведь ясно же — ни свободы, ни справедливости на всех не хватит. В любые времена этот товар распределялся как привилегия: либо в соответствии с обозначенным сословием, либо по блату, либо по талонам. Теперь вот справку о благонадежности потребуют. А что будет, если вдруг решат, что я для них чужой? Тогда придется побираться, жить на пособие, ютиться по углам и, просыпаясь утром, сожалеть о том, чего со мной так и не случилось.

Но эти вот надеются — им-то уж точно повезет! Но самое ужасное, что ничего не слышат, не хотят понять, словно бы находятся под воздействием наркотика. Мне ли не знать, как это происходит…

Смотрю на них — вроде бы нормальные люди. Разве что все как один увлечены борьбой за власть. Но это было всегда. Всегда есть недовольные — их хлебом не корми, дай только свергнуть очередного самодержца и тирана. Нет чтобы поискать причину собственных несчастий в самом себе — но разве им придет такое в голову? Да, склонны к самообману, легкомысленны, скорее всего, в политике скверно разбираются. Да уж не лучше меня! Ну что ж… Зато наизобретали всяких приспособлений для удобства жизни — от автомобиля до телефона и биде. В общем, самые обыкновенные люди, напоминают прежних. Только погоня за миражами их испортила…

Вот так! Накрапывает дождь. Стал в чемодане рыться в поисках зонта… Так нет его! Неужто стырили при обыске?

Весь вымокший до нитки, я двинул в сторону Садового кольца. Пока добрался до Смоленской, почувствовал в желудке такую пустоту, как будто целую вечность голодал. И еще дал себе клятвенное обещание впредь подальше держаться от политиков.

Все, что случилось потом, до сих пор вызывает у меня недоумение и даже страх — о господи, да неужели снова? Я помню, помню о моей Кире, но боли и отчаяния уже нет. Есть только сожаление. А потому не должно быть вроде бы ни галлюцинаций, ни кошмарных снов, но вот ведь… И как такое объяснить? Как самому себе признаться в том, что происходят со мной вещи странные, словно бы созданные вовсе не моим, а явно посторонним, чуждым мне воображением.

А началось с того, что мне подсунули осетрину далеко не первой свежести. Кто-то говорил, что в столице с продуктами жуткий дефицит, а тут, говорят, решили напоследок подкормить мидовских чиновников. Было это в гастрономе на Смоленской, отчего чуть позже возникло желание этот самый гастроном спалить. А что еще можно предпринять, когда тебе в душу наплюют самым непотребным образом? Сначала вежливо улыбнутся, подобострастно эдак вот раскланяются и тут же самую натуральную тухлятину подсунут. Да лучше бы уж сразу обхамили! Я вспоминаю, как внимательно продавец смотрел в мои глаза — видимо, оценивал возможную реакцию клиента. То есть сейчас начнет скандалить или же потом? Только ведь невозможно, стоя у прилавка, распробовать ну буквально все. Да в этой толкотне и вовсе в глотку не полезет…

Как ни прискорбно это признавать, но в поджигатели я не гожусь. Самое большее, на что способен, — это написать на эту тему фельетон. Или рассказ. Или роман… А что, это ли не побудительный мотив? Давно известно, что пустой желудок способен вызвать прямо-таки адских масштабов вдохновение!

Положим, с вдохновением у меня не было и нет проблем. Если пропало вдохновение, найдется злость — в конце концов, это настоящему писателю без разницы. Однако прежде, чем браться за перо, следовало немного подкрепиться. О месте для ночлега я позаботился чуть раньше — какая-то тетка на вокзале сунула мне в руку карточку с адресом квартиры на Большой Садовой. Еле дошел до Патриаршего пруда и тут только понял, что ноги протяну, так и не добравшись до квартиры, если срочно чего-нибудь не съем. Рукописи, возможно, не горят, но зато уж точно отнимают силы. Особенно когда идешь пешком, к тому же еще пребываешь в мерзком настроении. Тут и потерянный зонт, и бородатый демагог в солдатских сапогах…

Но вот уже уселся на скамейку под сенью многолетних лип. Здесь не было дождя. Да в общем-то дождь почти утих, и я надеялся без помех перекусить чем бог послал — я ведь тогда еще не знал, что в гастрономе мне подсунули. Итак, расстелил газетку, достал из чемодана только что купленный батон, отломил горбушку и только собрался положить на нее ломоть моей любимой осетрины, как вдруг услышал громкое покашливание. Звук исходил от некоего гражданина — он двигался к моей скамейке вдоль пруда, по липовой аллее. Да, собственно, был уже в нескольких шагах. Что самое странное, уставился он прямо на меня.

Одет неизвестный был в стелившуюся по земле длиннополую шинель, так что невозможно было определить, в сапогах явился или же в домашних тапочках. Одной рукой отмахивал, как и положено строевому офицеру, другая же покоилась в кармане. Что он в это время там проделывал — то ли изображал фигу из трех пальцев, то ли держал на боевом взводе армейский пистолет… Да кто ж его разберет!