— Конечно, хорошо, что ты красивая, — Прерия, обожатель-подголосок, мечтательно.
— Помнишь, мы как-то у бабки моей Дотти были, лет в шесть или около того… воскресенье ещё там дождливое, а понедельник впереди такой, что мама не горюй… я, помню, посмотрела на тебя в рекламной паузе, и думаю — я ж её всю жизнь знаю.
— В шесть? Так долго соображала?
Они фланировали с компанейским видом под какую-то мозгоблевотину Нового Века, что моросила из системы ГС.
— Мамы — палка о двух концах, — объявила Че.
— Верняк. Но попробуй без одного пожить.
— Тебе в чайке понравится, Прер, ‘тушта там девчонок как раз по такому штырит, они вместе тройками тусят, одна мамочка, вторая папочка, а одна их мелкая детка — крутая, мягонькая и беззащитная. Я прикидываю, какая разница, тут в семье жить или на нарах париться? У меня поэтому такая тяга сбежать всё время, а особо сейчас… Помнишь, у Прульника коллекция графинов с Элвисами была, а один там любимый, помнишь, в нём он кислый затор держал, выставлял только к Суперкубку и себе на день рожденья? у него ещё такая полноцветная глазировка с металлической искрой?
— Только не говори, что…
— Скажем так — та старая песнюха Пэтси Клайн «Я разбиваюсь на куски»? Так вот, Король её только что спел.
— Ты же мне рассказывала, он спать с ним ложился, как с плюшевым мишуткой.
— На волосок была, даже видно, как его рвёт на части, то ли за мной кинуться, то ли бурбон свой драгоценный спасать — я, когда выбегала, последнее заметила: он с пола пытается отсосать, что сумеет, только всё время мелкие осколки Элвисовой головы выплёвывать надо — но на меня посмотрел эдак, а на роже сплошное смертоубийство, знаешь, когда так смотрят?
Прерия поняла, что не знает… и тут же кольнуло грустью: Че-то это известно.
— Так какого ж хуя, — спросила тихо Че, — мне теперь? Мне господа из растянутых лимузинов всё время эти деловые предложения делают, и некоторые я уже обдумываю всерьёз.
Девочки передвинулись к «Мэйсиз», где Че, плавная и без напряга, обрабатывала отдел нижнего белья паучье-лёгкими пальчиками, а Прерия прикрывала, блокируя её от тех универмажных камер, что они сумели засечь, не убавляя головокружительного подросткового монолога, мальчики, звёзды звукозаписи, подружки, войнушки, хватая товар наугад, поднимая его со «Что скажешь?», вовлекая розничный персонал в долгие дискуссии о стилях, что больше не выпускаются, а Че как бы между делом продолжала тырить и ховать всё своего размера, что было чёрным, или красным, или тем и другим, столь незримо, что даже Прерия после стольких лет не могла заметить точного мига преступления. Меж тем, особым инструментом, подрезанным из другого магазина, Че умело отстёгивала от предметов одежды пластиковые противоугонные фиговины и закапывала их поглубже в другой товар — всё на сравнительно лёгком, как его бы назвал Брент Масбергер, уровне игры, номер давно отрепетированный и обычно всего лишь для разминки. Но сегодня, вместо, им стало как-то уже ностальгично, дрожко от осенних возможностей разойтись тропами, поэтому каждая выступала перед другой, вроде прощального подарка, две матёрые профессионалки, одна последняя проделка во имя прежних дней, а потом двигаться дальше…
Едва Че подросла, чтобы видеть что-то в ветровое стекло, она выучилась водить, и насрать ей было, рано ей самой ездить или нет, даже доживи она до такой старости, чтоб получить права, что, несомненно, добавляло ей образа юной и гадкой. Когда вертеть хвостом, когда нести облом, смотря по обстоятельствам. На трассе ей нравилось кататься где-то на 80, виляя и садясь на хвост передним, чтоб не терять скорости.
Все мы — дети магистралей, — пела она, кончики пальцев на руле, сапог на газу, —
Все мы — дочери дорог,
Впереди — немало миль, и
Сбросить груз не вышел срок —
Если мы тебе сигналим,
Лучше тачку дальше сдвинь,
Ведь мы падчерицы трассы,
Скорости у нас в крови…
Ни одна её машина не была её, обычно выхаривала их у знакомых мальчишек, а иногда заимствовала посредством рулетки и короткого замыкания у чужих людей. Когда машина в руки не шла, она стопила кого-нибудь и старалась как-то уболтать водилу дать ей порулить. В Южной Калифорнии она быстро могла доехать куда угодно, лишь бы колёса успевали. Саша её звала Красным Вагоном, в честь старой междугородней трамвайной системы.
Когда они добрались до надёжного места — оказалось, это квартира подруги Че Флёр, восточнее Ла-Бриа и на равнинах, — из ракетной своей сумки и у себя из-под рубашки Че извлекла этот изумительный пухлый объём нижнего белья.
— Что, аквы нет? — спросила Прерия.
— Акву они своим жёнам дарят, милочка, — сообщила ей Че. — Чёрное и красное, — раскручивая пальчиком с коротким ногтем кружевные трусики от бикини именно в этом сочетании, — вот что им нравится видеть на скверной девчонке.
— Ночь и кровь, — развила мысль Флёр, которая недавно начала работать профессионально у себя из квартиры и пыталась уговорить Че подвязаться к той же нитке, на которой болталась сама, — они будто на это запрограммированы или как-то — ого, эгей, мило, Че, не возражаешь?
— Нет, конечно, — Че и сама посреди проскальзывания в короткую невидимую штучку.
Прерия смотрела, как они играют в журнальные развороты, и думала, вот странно-то, про Зойда, своего папу, как ему бы наверняка понравилась эта выставка.
— Не совсем невинная подростковая мода тут транслируется, — заметила она.
— На Че оно никогда не смотрелось, — сказала Флёр. — Засунь её во что-нибудь розовое или белое, — чик пальцем по горлу, — и её дворовый авторитет весь к чёрту.
— А вот с другой стороны тебе, моя дорогая, — Че метнув в Прерию чем-то почти невесомым той же расцветки, — самое место в этом предмете одеяния, спёртом спецом для тебя. — Что оказалось замысловатым шёлковым тедди, сплошь в кружавчиках, ленточках, рюшечках, бантиках, на которое у Прерии, краснеющей и возражающей, ушло немало времени согласиться и примерить. Когда бы Че так ни обходилась с нею, любезно, при помощи ресниц, она неизменно впадала в чуднóе тёплое офигение на несколько минут зараз. Это продлилось, пока она не вернула себе уличное обмундирование — толстовку, джинсы и кроссовки — и не оказалась снаружи на ступеньках, глядя на Че в раме дверей, сумерки спускались огромной смазанной кляксой, и жёсткий лимонный свет в комнате у неё за спиной… Прерии казалось, что ступени эти — трапа, и кто-то из них двоих отправляется в опасный вояж по стемневшим морям, и очень нескоро, на сей раз, они теперь увидятся вновь.
— Надеюсь, ты маму свою найдёшь, — сделав вид, что шмыгнуть носом её вынудил кокс. — С причёской уже сделай что-нибудь.
* * *
Прерия вернулась в контору Такэси и обнаружила, что там всё вверх дном. Они только что вернулись с остатков дома Дицы Писк. Её тревога за безопасность архивов «24квс» в итоге оказалась пророческой. И ДЛ, и Такэси за много съездов с трассы почувствовали: что-то не так, — когда наткнулись на вольный боевой порядок средних размеров и нейтральной окраски «шевов», без вмятин и чистых, в каждом ровно по четыре англо-мужчины подобного же описания, а на номерных табличках по маленькой букве «И», что значит «Исключение», в восьмиугольнике. Поднимаясь к кварталу Дицы, они начали слышать в сканере искажённые горами переговоры, где-то на частотах Министерства юстиции. А совсем немного погодя дорогу им преградил полицейский кордон, и Такэси поставил машину ниже по склону, а ДЛ переключилась в режим «инпо» и слилась с пейзажем. Внутри периметра она повстречалась с автобусом, направлявшимся ей навстречу, Органов по Делам Молодёжи, с зарешеченными окнами, в таких обычно возят бригады по расчистке местности или кусторезов из пожарных лагерей, набитым неугомонными потными бяками из Детской Комнаты, все улюлюкали и вопили, словно школьная команда после победы. Она учуяла нечто вроде горящего пластика, но не совсем, крепче, горчее, чем ближе подходила, и дым от горящего бензина.