— Там она видела —
шли чрез потоки
поправшие клятвы,
убийцы подлые
и те, кто жен
чужих соблазняет;
Нидхёгг глодал там
трупы умерших,
терзал он мужей —
довольно ли вам этого?
[27]
Громадные зубы Аземара замерли у уха седого воина, с языка на шею Може закапала слюна.
— Я положил конец убийствам, — проговорил Аземар, и его голос проскрежетал, словно разбухшая дверь по каменному полу. — Я служу церкви и ищу лишь покоя. Не вынуждай меня.
Може сделал то, чему его учили с младенчества. Он взмахнул клинком и отсек от бока волка большой кусок плоти. Зверь испустил жуткий вопль, когда изогнутый меч полоснул его по телу, он вцепился в руку Може, вырвал ее из сустава и швырнул конечность, все еще сжимавшую меч, в поток.
Оставшейся рукой Може тянулся к ране в волчьем боку, чтобы расширить ее, однако движения его были слабы и замедленны. Волк схватил воина и ударил о камни. А затем прыгнул сверху и начал рвать его тело на куски.
Луис ощутил на пальцах что-то теплое. Он поднял руку. Кровь. Но не его. Беатрис тяжело привалилась к нему. Аземар, отбрасывая руку с мечом, попал прямо в нее, и теперь она была серьезно ранена.
— Помогите ей! Помогите!
Элиф заговорил, как будто в трансе:
— Мы боролись напрасно. Неужели колесо повернется снова? И мертвый бог придет, предложит свою жертву, и норнам придется принять ее?
— Нет! — прокричал Луис. — Нет!
— Снова и снова будет она страдать и гибнуть? Ей будет вечно отказано в нежности, ее жизнь будет вечно омывать кровавый прилив? — Глаза Элифа были пусты, он удерживал под водой тело матери, и казалось, что слова, которые он произносит, принадлежат не ему.
— Я не допущу, чтобы такое случилось! — Луис пытался зажать рану Беатрис, но кровотечение не прекращалось.
Аземар рвал и глотал мясо, лицо его гротескно кривилось, волчьи глаза горели изумрудами в свете ламп.
А Элиф пытался и дальше творить свой обряд, бормотал и шептал что-то, держа валу под водой.
Волк станет проклятием Одина,
Когда прискачут боги-убийцы.
Волк станет проклятием Одина,
Когда прискачут боги-убийцы.
Аземар оторвался от своей трапезы — его тело напоминало восковую копию Элифа, которую бросили таять на солнце. Глаза его сузились, когда он заметил волкодлака.
Элиф издал отчаянный крик и выпустил мертвое тело, которое прижимал к себе. Он кинулся к Луису, схватил его за ногу.
— Если хочешь спасти ее, сними камень! — проговорил он. — Сними камень! Источник показал мне. Сними камень!
— Для чего?
— Чтобы умереть. Бог приближается.
Руки Луиса были испачканы кровью Беатрис.
Она заговорила, прижимаясь ртом к его уху:
— Не надо умирать ради меня. Не слушай, что он говорит. Беги отсюда. Уходи! Я все видела, Луис. Мы принадлежим смерти. А ты — нет, ты сможешь жить.
Аземар поднялся в полный рост. Он был огромен, на голову выше любого самого рослого воина, невероятно мускулистый, голова была как будто сшита из кусков человеческой кожи и шерсти, однако в ней безошибочно узнавалась голова волка. И он продолжал пожирать тело, придерживая торс покойника одной рукой и откусывая, будто от краюхи хлеба.
Разум Луиса похолодел от ужаса при виде этого волкоподобного существа, при виде Беатрис, раненой, истекающей кровью.
— Сними камень, — повторил Элиф.
— Что ты хочешь сделать?
— Перевести тебя по мосту из света.
— Почему меня?
— Потому что тебе нет места в истории богов. Ты не бог, ты не проклят, ты не чудовище. Ты человек, и твоя нить все еще прядется.
Беатрис умирала, и Луис не мог представить свою жизнь без нее. Луис снял с шеи камень, и Элиф затащил его под воду.
Глава пятьдесят вторая
Древо с кровавыми корнями
Луис упал, провалился сквозь воду, сквозь воздух, сквозь темноту, пронзенную лучами света, сквозь дерево, сделанное из света, опутанное нитями света.
Озеро над ним вытянулось в полую башню со сверкающим серебристым диском наверху, и нити, на которых висел он сам, разматывались вниз от трех клубков.
— Я падаю.
— Ты падаешь.
Как только он снял камень, его захлестнула волна — да, здесь была вода, но еще и голоса и видения, непонятные эмоции: страх, злость, любовь и ненависть. Необычные слова рождались в мозгу в попытке описать новые чувства. Одно напоминало кошачье мурчанье, он едва ли смог бы его произнести, однако ему вспомнился монастырский кот, который обычно дремал целыми днями и о котором аббат в шутку говорил, что он посмеивается у всех за спиной. Другое было подобно ощущению, какое испытывает перед началом битвы воин: сухость в горле и окаменевшие мышцы живота. И третье: непреходящая грусть, негодование, с каким старик воспринимает свое немощное тело.
Он все падал и падал.
— Где я?
— В источнике судьбы, где норны разматывают клубки человеческих жизней.
Рядом с ним оказалась бледная девочка лет тринадцати на вид, кожа у нее была почти белая, глаза сгнили. У него изо рта вырывались пузыри, и Луис догадался, что, как ни странно, они с девочкой находятся под водой. Он падал, да, но падал вверх.
Сначала он был у основания громадного дерева и теперь летел вверх между его корнями, которые походили на подножье горы, массивные, скорее каменные, чем древесные.
Мимо него в темноте проносилось что-то, какие-то лица из света, создания из света.
Его переворачивало вверх тормашками, но он все равно поднимался к звездам, которые рассыпались над головой, словно огни костров несметного войска. Наверху, между ветвями и листьями, и вообще повсюду, был свет, изливался из него самого, изливался из божества, летевшего рядом с ним.
В ушах шумело, ветки трещали и ломались. От сильного удара он едва не лишился сознания. И оказался на очень необычном речном берегу. Река струилась вдоль тропинки и мимо развалин стены.
— Что это за корабль? — Перед ним стоял драккар, сделанный, как ему показалось, из тысяч маленьких лепестков, блеклых, как кость.
На носу корабля стоял человек, высокий, белокожий, с копной ярко-рыжих волос. Луис точно помнил, что встречал его во дворце. Только здесь он был одет не для дворца. На голове у него запеклась кровь, а сам он был завернут в плащ из белых ястребиных перьев.
— Это Нагльфар, — сказала девочка.