Дети богов - читать онлайн книгу. Автор: Юлия Зонис cтр.№ 88

Заметив выражение моего лица, Однорукий остановился и усмехнулся.

— Ты, как я погляжу, разжился новым глазом, племянничек. С обновкой. Обмоем приобретение?

— Оно уже достаточно обмывалось, — зло заметил я. — Пошли в дом.

Что яма, что яблоневый сад были мне равно отвратительны.

Когда хозяин расположился на диване, а я — в кресле у не работающего, слава Имиру, камина — Однорукий смерил меня не слишком приязненным взглядом.

— Говорят, ты не только новым моргалом разжился. Кстати, не припоминаю, чтобы побратим упоминал в своем завещании право распоряжаться его органами…

— Кончайте Ваньку валять, — устало ответил я. — Меч у меня. Что дальше?

Касьянов неторопливо набил трубку, все еще внимательно меня разглядывая. Прикидывал, как бы сплавить гостенька посподручней в волчью яму? Наконец он вздохнул — по-старчески так, астматическим вздохом зажившегося не по мерке человека — и сказал:

— Ты вот что, племянник. Ты не злись. Сам понимаешь — если бы можно было тебя отпустить на все четыре стороны, гулять по заливным лугам, помахивая веткой омелы — отпустил бы.

— Руки у тебя коротки меня отпускать или не отпускать. Скажи лучше, где Гармового прячешь?

Однорукий покачал головой.

— Извини, не могу. Если твой дружок до него доберется…

— Иамен мне не дружок.

— Как бы ты его не называл. Ну вот зачем, зачем ты его из преисподней вытаскивал, а? Объяснить можешь? Чтобы он тебя же из большой благодарности и пришил…

— Слушайте, если вы и дальше будете мне голову морочить, я развернусь и уйду. И меч этот поганый выброшу. Бегайте за ним потом сами.

Хозяин отложил трубку и поднял руки в примирительном жесте.

— Все. Кончаем срач, говорим по делу. Летнее Солнцестояние через неделю. Тогда и сможешь продемонстрировать свою ушлость в обращении с оружием. Потому что — какой бы лапши тебе Книжник на уши ни навешал — а в дерево он зубами вцепится, и близко тебя к нему не подпустит.

— Посмотрим.

— Вот и посмотрим.

— Где?

— Где, извини, тоже пока не скажу. Встречаемся здесь вечером двадцатого. Подъезжай часам к десяти.

— И что там?..

Однорукий прикрыл глаза, как будто вспоминая.

— Там… Там, мальчик, будет бойня. Там придется идти на принцип…

— А поконкретней нельзя?

Хозяин мой усмехнулся.

— Почему же нельзя. Можно и поконкретней. Ты, небось, уже видел, как он мертвецов поднимает?

— И?

— И краткое. А теперь представь, что покойничек не один. Не два. Тысячи, десятки тысяч. Целая армия. Я, конечно, ребят своих подгоню. Будет нам и огневая поддержка, да только что мертвым сделается? Ты его надвое рубишь, а половинки разрубленные к тебе ползут, за ноги хватают, кусаются…

— Спасибо, я понял.

Однорукий распахнул глаза. В черных зрачках вовсю бушевало древнее пламя. Он даже привстал с дивана, обронив на пол трубку. Угольки раскатились по ковру…

— Да ни хрена ты не понял! Некроманта надо будет достать! Потому что, пока он живой, пока плясать может эту свою гнусную пляску, мертвецы будут лезть новые и новые. Много их лежит в земле-матушке…

— Да какая земля вам матушка?

— Такая же, как тебе. Всем нам она кормилица, всех примет на грудь…

Слушать его фальшивые откровения у меня не было ни малейшего желания. Когда ФСБшная крыса начинает рассуждать о земле-кормилице, это все, господа, тушите свечи. Я поднялся с кресла, развернулся и пошел вон. Он, зараза, еще что-то такое орал мне вслед, ура-патриотическое. Я подумал и плюнул на порог дома. Пусть в саду его загнутся все яблони, пусть поганые эти стены сгинут в дыму и пламени…

Все последующие семь дней я не видел солнца. Только ночь и предрассветные сумерки — совсем как в старые добрые времена. Ночь освещена была неоном реклам и клубных вывесок. Рассвет являл в зеркале мое перекошенное, опухшее от пьянки лицо, все более приобретавшее сходство со свинячьей харей.

За шестьсот с лишним лет своей жизни — ну ладно, за те четыреста, что я мог добраться до выпивки — я не помнил себя пьяным. В эту неделю я не помнил себя трезвым. Каждый вечер, подняв жалюзи, я выходил на балкон и, перегнувшись через перила, щедро блевал на тротуар. Или на пристроившиеся у обочины автомобили — мне было пофиг. Проблевавшись, я тащился в ванную, выливал на себя поллитра одеколона, облачался в новенький костюм — каждый день новый, Ингри бы сдох, узнав, на что я спускаю фамильные капиталы — и выходил на охоту. Ночь приветствовала меня остатками дневного жара и запахом пыли. Кэдди я совсем забросил, и он угрюмо сиротствовал в гараже. Я заказывал лимузины. Белые или черные, длинные, как гробовозки, они выныривали из полумрака и неизменно ослепляли меня светом фар. Я забирался внутрь, вольготно раскидывался на кожаных сиденьях. Я ехал в клуб. Неважно, в какой — хотя прихотливая лимузинная судьба почему-то неизменно приводила меня в район Нового Арбата.

Клуб приветствовал меня огнями поярче тысячи солнц. Гремела музыка — я выбирал те, где играли хауз, хип-хоп или тяжелый метал, где в шуме невозможно было расслышать слова соседа по барной стойке, что-то пьяно орущего тебе в ухо. В лучах строб-лайтс выдрючивались группки и пары. Напитки всех оттенков и степеней крепости лились рекой, и вскоре я переставал различать, что опрокидываю себе в глотку: водку? Коньяк? Бурбон? Абсент цвета тоски и полыни? Избегал лишь разноцветных коктейлей с зонтиками и без, с оливками на зубочистках — это уже напоминало что-то из кабинета зубного. Зато оливки и зонтики очень любили клубные девки, хрупкие бабочки, которые липли ко мне, как мошкара к керосиновому пламени. Всех их очень интересовал мой шрам — тонкие наманикюренные пальчики так и тянулись к моей роже, густо накрашенные глаза восхищенно и жадно распахивались. Я сулил девкам показать еще и не такие шрамы, и клуб покидал обычно в компании двух-трех фей полумрака. Начинали мы в лимузине, предусмотрительно снабженном запасом охлажденного шампанского. Кожа сидений скрипела, пропечатывалась коленками и ягодицами. Продолжали у меня. Смятые простыни валялись по всей квартире. В комнатах тяжело, неприятно пахло. На зеркале засыхала губная помада. В бледном, скудненьком предрассветном освещении все подцепленные мной девки оказывались такими страшными, что дрожь пробирала. Или, может, виноват был мой пророческий левый глаз? Вынести присутствия этих размалеванных призраков в собственной постели я не мог и вежливо девок спроваживал, снабдив на прощанье запасом стодолларовых купюр. Иногда девки хотели продолжить знакомство. Тогда я без затей спускал их с лестницы. Милиции я мог не бояться. Не с такими деньгами, не в Москве, не в нынешнем жестоком к полуночным насекомым веке. Разве что отчаявшиеся соседи иногда долбили в стенку, если веселые девки слишком активно восхищались моими многочисленными шрамами.