— Он в отъезде?
— Микель в тюрьме.
— Простите, я не знал…
— Вам и незачем было бы знать. Мне не стыдно говорить
об этом, потому что мой муж не преступник. В этот раз его забрали за то, что он
печатал листовки для профсоюза металлургов. Это было два года назад. Соседи
думают, что он уехал по делам в Америку. Отец тоже ни о чем не подозревает, и я
не хотела бы, чтобы он узнал…
— Не беспокойтесь. От меня он ничего не узнает, —
заверил ее я.
Воцарилась напряженная тишина, и я подумал, что Нурия,
возможно, приняла меня за человека, подосланного ее отцом.
— Должно быть, тяжело вести хозяйство и дом
одной, — сказал я первое, что пришло в голову, чтобы хоть как-то заполнить
неловкую паузу.
— Да, нелегко. Я кое-что зарабатываю переводами, но,
когда муж в тюрьме, расходов много. Почти все уходит на адвокатов, и я вся в
долгах как в шелках. Работа переводчика почти так же мало оплачивается, как
работа писателя.
Она смотрела на меня, словно ожидая ответа. Я лишь покорно
улыбнулся:
— Вы переводите книги?
— Уже нет. Сейчас я стала переводить формуляры,
договоры, таможенные документы, это выгоднее. Перевод книг приносит гроши —
правда, это все же несколько больше, чем платят за их написание. Товарищество
жильцов уже несколько раз пыталось выселить меня. То, что я задерживаю
квартплату, еще полбеды. Я, такая-разэдакая, владею иностранными языками, ношу
брюки. Некоторые вообще вообразили, будто у меня здесь дом свиданий. Эх, да
разве так бы я жила…
Я надеялся, что темнота скроет мое смущение.
— Простите. Не знаю, почему я вам все это рассказываю.
Я совсем вас сконфузила.
— Это я виноват, все расспрашиваю…
Она нервно засмеялась. Одиночество, исходившее от этой
женщины, обжигало.
— Вы чем-то напоминаете мне Хулиана, — вдруг
сказала она. — Взгляд, жесты… Он вел себя, как и вы сейчас: молча смотрел
на тебя, а ты никак не могла угадать, о чем он думает, и чувствовала себя
полной дурой, принимаясь рассказывать то, о чем следовало помолчать… Могу
предложить вам что-нибудь… Может, кофе с молоком?
— Ничего, спасибо, не беспокойтесь.
— Но меня это нисколько не затруднит. Я как раз
собиралась сварить себе чашечку.
Что-то мне подсказывало, что чашка кофе с молоком — весь ее
обед, и я вновь отказался. Нурия направилась в угол комнаты, где стояла
маленькая электрическая плитка.
— Располагайтесь поудобнее, — сказала она,
повернувшись ко мне спиной.
Я оглянулся вокруг, прикидывая, как это возможно сделать.
Рабочий кабинет Нурии символизировал письменный стол в углу у балкона. Пишущая
машинка «ундервуд», керосиновая лампа и полка с учебниками и словарями — вот
все, что там было. Никаких семейных фотографий, только стена над столом вся
увешана одинаковыми почтовыми открытками с изображением какого-то моста. Мне
показалось, я его уже где-то видел, но не мог точно вспомнить где: то ли в
Париже, то ли в Риме. Письменный стол содержался в поразительном, почти
маниакальном порядке. Карандаши были идеально зачинены и сложены, бумаги и
папки разобраны и выстроены в три ровных ряда. Повернувшись, я заметил, что
Нурия молча наблюдает за мной с порога комнаты, как обычно смотрят на
незнакомцев в метро или на улице. Она закурила сигарету и так и стояла, пряча
лицо за клубами синеватого дыма. Я подумал, что, помимо ее воли, в Нурии были
черты роковой женщины, из тех, какие когда-то воспламеняли Фермина, возникая в
тумане какой-нибудь берлинской станции, словно в нимбе, в сиянии неонового
света, и что, возможно, собственная красота ее раздражала.
— Рассказывать особенно нечего, — начала
она. — Я познакомилась с Хулианом более двадцати лет назад в Париже. В то
время я работала в издательском доме Кабестаня. Сеньор Кабестань по дешевке
приобрел права на издание всех романов Хулиана. Я начинала работать в
административном отделе, но когда Кабестань узнал, что я владею французским,
итальянским и немного немецким, он сделал меня своим личным секретарем, передав
мне полномочия на приобретение заказов для нашего издательства. В мои
обязанности входила также переписка с авторами и иностранными издателями, с
которыми у нас были договоры. Так я и начала общаться с Хулианом Караксом.
— Ваш отец сказал, что вы с ним были хорошими друзьями.
— Мой отец, верно, сказал, что у нас с Хулианом была
интрижка или что-нибудь в этом роде, не так ли? Если верить ему, я готова
бежать за каждой парой брюк, как течная сука.
Такая откровенность и непосредственность буквально лишила
меня дара речи. Я замешкался, стараясь придумать подходящий ответ, но Нурия,
улыбаясь, покачала головой.
— Не обращайте внимания. У отца возникла эта идея после
моего путешествия в Париж в 1933 году, когда я вместо Кабестаня поехала
улаживать дела нашего издательства с «Галлимаром». Я провела в Париже неделю и
остановилась у Хулиана лишь потому, что сеньор Кабестань хотел сэкономить на
отеле. Вот вам и вся романтика. До того времени я поддерживала отношения с
Хулианом только по переписке, решая обычные вопросы авторских прав, чтения
корректуры и другие издательские дела. Все то, что я знала о нем, или, по
крайней мере, представляла себе, я почерпнула из рукописей романов Каракса,
которые он регулярно нам присылал.
— Он рассказывал вам что-нибудь о своей жизни в Париже?
— Никогда. Хулиан не любил говорить ни о своих книгах,
ни о себе. Мне казалось, он несчастлив в Париже, хотя Хулиан всегда оставлял
впечатление человека, который не будет счастлив нигде. Честно говоря, мне так и
не удалось узнать его поближе. Он не позволил. Каракс всегда был очень
скрытным, иногда я думала, что его уже не интересуют ни люди, ни окружающий
мир. Сеньор Кабестань считал его крайне робким и даже немного не в себе, но,
мне казалось, Хулиан жил прошлым, заблудившись в своих воспоминаниях. Он всегда
существовал внутри себя, ради своих книг и в них самих, как добровольный
пленник.
— Вы говорите это так, будто завидуете ему.
— Есть тюрьмы пострашнее слов, Даниель.
Я согласно кивнул, не вполне понимая, что она имела в виду.
— Хулиан рассказывал что-нибудь об этих воспоминаниях,
о своей жизни в Барселоне?
— Очень мало. В ту неделю, что я провела с ним в
Париже, он рассказал мне кое-что о своей семье. Мать Хулиана была француженкой,
учительницей музыки. У его отца была шляпная мастерская или что-то в этом роде.
Я только знаю, что он был крайне религиозным, человеком очень строгих правил.
— Хулиан ничего не говорил вам о своих отношениях с
отцом?
— Знаю, что отношения у них были отвратительные.
Началось все очень давно. Хулиан уехал в Париж, чтобы избежать армии, куда его
намеревался отправить отец. Мать Хулиана пообещала, что прежде чем это
произойдет, она сама увезет сына подальше от этого человека.