Я вот почему так подробно об этом рассказываю: не задай я тогда стрекача — и не было бы всей этой истории. Или была бы, но не со мной. Завтра утром Валерка сплавил бы Григория на шестой пресс, а послезавтра я бы о новичке и думать забыл.
…Очутившись в другой аллее, долго не мог отдышаться. От злости. Нет, ну в самом деле! Кто кого бояться должен? Можно подумать, это не она замуж вышла, можно подумать, это я жену из армии привез!
Вот тут‑то мне и попался под горячую руку Гриша Прахов. Задумчиво глядя себе под ноги, он брел по соседней дорожке.
— Гриша!
Он оглянулся с испуганно‑вежливой улыбкой.
— А ну‑ка иди сюда!
Он узнал меня и, просияв, шагнул навстречу. Остановился. Беспомощно озираясь, потоптался на краешке асфальта.
— Иди‑иди, не провалишься, — зловеще подбодрил я его.
Между нами был газон. Голый газон, покрытый влажным черно‑ржавым пластом прошлогодней листвы.
— Ну! — уже раздраженно сказал я.
Гриша повернулся и торопливо заковылял к выходу из сквера.
— Ты куда?
Гриша остановился и неуверенно махнул рукой.
— Ты что, ненормальный? Перейди по газону!
Перебежал. Но чего ему это стоило! На лбу — испарина, дыхание — как у щенка, глаза косят то вправо, то влево.
— Ты чего?
— Так ведь запрещено же, — преступным шепотом ответил мне Гриша Прахов.
Взял я его, родимого, за расколотую пуговицу, подтянул к себе и говорю:
— Ты что ж, сукин сын, бригаду позоришь! Денег нет прилично одеться? Это что на тебе за тряпье такое!..
И равномерно его при этом встряхиваю — для убедительности. На слове «тряпье» не рассчитал, встряхнул чуть сильнее, и половина пуговицы осталась у меня в пальцах. Теряя равновесие, Гриша взмахнул руками, пиджак с треском распахнулся, и я снова увидел черный больничный штамп.
— Как из мусорки вылез! — прошипел я.
Трясущимися пальцами Гриша пытался застегнуть пиджак на оставшуюся половину пуговицы.
— Приезжий, что ли?
— Приезжий…
— У тебя здесь родственники?
— У меня нет родственников…
— Подкидыш, что ли?
Гриша посмотрел на меня с опаской.
— Пожалуй… — осторожно согласился он.
И пока я пытался сообразить, что это он мне сейчас такое ответил, Гриша Прахов отважился задать вопрос сам:
— Минька, а ты… Тебя ведь Минькой зовут, да?.. Ты не мог бы мне объяснить: если кого‑нибудь второй раз заметят, что он ночует на вокзале,
— что ему тогда будет?
— А кто ночует на вокзале?
Гриша замялся.
— Это неважно. Ну, скажем… я.
— А почему ты ночуешь на вокзале? Почему не в общежитии?
— Н‑ну… Так вышло…
— Как вышло? — заорал я. — Что значит — вышло? Ты приезжий! Тебе положено общежитие! Положено, понимаешь?
— Я понимаю… Но мне сказали…
— Кто сказал? А ну пойдем, покажешь, кто там тебе что сказал!
Ухватил я его за рукав и поволок. Ох, думаю, и выпишу я сейчас чертей этим конторским! За все сразу!
— Тебя кто на работу принимал? Смирный такой, головенка маленькая — этот? Ну, я с ним потолкую! А, ч‑черт!
Я резко остановился, Гришу занесло, и мне пришлось его поддержать.
— Куда ж мы с тобой идем! — рявкнул я на него. — Сегодня ж суббота!.. У, шалопай! А ну давай точно: как вы там с ним говорили — с этим, из отдела кадров!..
— Он предупредил меня, что с общежитием трудно, — проговорил вконец запуганный Гриша. — И спросил, не могу ли я временно обойтись без общежития…
— Ну! А ты?
— Я сказал, что могу, — уныло признался Гриша Прахов.
По соседней аллее прошла группа наших ребят со спортивными сумками. Пловцы. Поравнявшись с нами, засмеялись.
— Кого поймал, Минька?
— Минька, а повязка твоя где?
— Гуляйте‑гуляйте, — сердито сказал я. — Погода хорошая…
3
На проспекте Металлургов нас чуть было не накрыл дождь, и нырнули мы с Гришей в кафе «Витязь».
Переделали подвальчик — не узнать. С потолка на цепях свешивается что‑то вроде средневековых светильников из жести, а на торцовой стене богатырь на тонконогом, как журавль, коне рубится со Змеем Горынычем — аж розовое пламя из трех пастей в косы заплетается.
Посадил я Гришу в уголке спиной к помещению, чтобы не смущать народ тесемочным бантиком, а сам пошел к стойке.
— Миньк! — шепнула мне щекастая белокудрая Тамара. — Кого это ты привел?
— А это наш новый резчик, — небрежно сказал я. — Нравится?
— Ну и резчики у вас! — Тамара затрясла обесцвеченными кудрями. — Как бы он чего с собой не пронес…
Она соорудила два коктейля, и я вернулся к столику.
— Это… алкоголь? — встревожась, спросил Гриша.
— Ага, — сказал я. — Алкоголь. Чистейшей воды, неразбавленный.
И протянул ему хрупкий высокий стакан, наполненный слоистой смесью. Гриша принял его с обреченным видом.
— Ого, да ты, я смотрю, тоже левша?
Гриша растерянно уставился на свою левую руку.
— Я нечаянно, — сообщил он и поспешно переложил стакан в правую.
Я удивился. А Гриша вынул из стакана соломинку, побледнел, старательно выдохнул и, зажмурясь, хватил коктейль залпом. Потом осторожно открыл глаза и с минуту сидел, прислушиваясь к ощущениям.
Все это мне очень не понравилось.
— А ну‑ка, давай честно, Гриша, — сказал я. — Пьешь много?
— Спиртных напитков?
— Да, спиртных.
— Вот… в первый раз… — сказал он и зачем‑то предъявил мне пустой стакан. — И на вокзале еще… Только я тогда отказался…
Я решил, что он так шутит. А Гриша тем временем порозовел, оттаял и принялся с интересом озираться по сторонам: на людей, на Змея Горыныча, на цепные светильники эти…
— Правильно я сделал, что приехал сюда, — сообщил он вдруг…
По лицу его бродила смутная блаженная улыбка.
— И чего я боялся? — со смехом сказал он чуть погодя.
— Боялся? — не понял я. — Кого?
— Вас, — все с той же странной улыбкой ответил Гриша.
Заподозрив неладное, я быстро заглянул иуд стол. Бутылки под столом не было.