Но, выбежав на лестницу, мы поняли, что так легко покинуть храм нам не удастся.
На площадь подоспело десятка два воинов с факелами. Их такие тонкости, как смена имен, явно не волновали. Просто они желали встретить своих победоносных вождей и, увидев нас, бросились в бой, не рассуждая. Нам еще повезло, что они норовили достать нас мечами, тогда как легко могли прикончить копьями или забросать камнями из пращей (так что рассуждать перед боем иногда полезно). И получилось, что они сами давили соседей и мешали друг другу. А я успела убрать меч в ножны и выхватить топор, потому что сейчас рубить им было удобнее.
И все же их оказалось слишком много. А уходить обратно в храм — бесполезно, он намеренно выстроен так, что в него легко проникнуть с трех сторон.
Митилена отступила в сторону ровно настолько, чтобы отвлечь часть врагов на себя и не мешать мне, потому что для топора необходим большой замах. Именно в таком бою понимаешь, почему двойной топор, а не меч считается царским оружием. Топор цеплял клинки противников, перерубал факелы, подсекал ноги. Вдобавок при горгонах не было щитов. (Это ахейцы в любую, даже самую мелкую стычку, за собой щиты таскают.) Поэтому им не удавалось достать меня, а многие, даже те, кто еще сохранял равновесие, истекали кровью.
Однако они могли бы одолеть нас, если бы потрудились подумать, как действовать дальше. Но не успели. Они так орали, что ничего, кроме собственных воплей, не слышали. Поэтому, когда их бойцы стали валиться один за другим, являя небу спины с торчащими стрелами, это стало для горгон большой неожиданностью. Хотя мы с Митиленой видели, как из переулка показалась Лисиппа со стражей, и как стрелки цепью рассыпались по площади.
Все было кончено в несколько мгновений. Лисиппа не сочла нужным приближаться к горгонам, просто перестреляла их. Факелы горгон только улучшали точность прицела.
Перешагивая через ступени и трупы, я спустилась к своим. Митилена — за мной. С Ли-сиппой мы не обменялись ни словом. Не требовалось. Стража большей частью была конной, и Лисиппа подвела мне своего буланого коня. Отправляясь на пир, Аластора я передала Кирене, а та успела переправить его в крепость, но сейчас выбирать не приходилось.
— Подождите!
Кричал Герион. Он появился из-за угла — наверное, проверял, нет ли где засады. Поперек седла он вез что-то… кого-то…
Я еще в храме понимала, что Хтония убита. А подойдя поближе, поняла и как ее убили. Зацепили длинным арканом и задушили. Поперек горла виднелась еще полоса от петли, тело было страшно изувечено. И не только тело. Лицо размозжено, глаза вытекли. Они уволокли ее труп подальше от храма, чтобы я не услышала. Не хотели своими развлечениями спугнуть меня раньше времени.
Но и сейчас я не то, чтобы испугалась. Дурно мне стало и тошно. Сколько я себя помнила в Темискире, столько же помнила и Хтонию. И мне легче было представить собственную смерть, чем смерть Хтонии. Наверное, то же самое чувствуют люди иных народов, лишившись кровных родичей. Не знаю. Но это был не страх. Возможно, нечто, предшествующее страху. Подтянувшись в седло, я велела всем поворачивать на проклятое пиршество.
Оно обернулось тем, чего я и опасалось — побоищем. А должно было стать просто резней. И почти стало ею. Это было видно по обилию трупов на Площади Суда. В большинстве это оказались горожане либо пришлые — паломники и купцы.
Когда мы вырвались на площадь, бой шел между моими людьми и воинами побережья, остальные уже не сопротивлялись. Прошло не так много времени с моего ухода в храм, чтобы пирующие успели настолько напиться, как сейчас казалось. Конечно, они были пьяны, но не до такой степени, чтобы не попытаться хотя бы убежать и спрятаться.
Пиршество готовилось по преимуществу горожанами, а вот вино доставили в качестве дара горгоны, успевшие перед тем посетить Змеиное Болото, где их снабдили подобающими зельями… А кто недостаточно вылакал отравы, тех угомонили своими чарами младшие жрицы…
Они все оказались здесь. Бродили меж распростертыми телами и добивали тех, кто еще остался жив, маленькими каменными ножами. Видимо, прежде прятали их среди побрякушек в волосах. Сосредоточенно так, словно ничего не замечали вокруг, или сами были под. действием отравы или чар.
Но я искала взглядом старших. Они стали трехглавым средоточием заговора, их нужно было уничтожить немедля. Увидела лишь Мормо.
Она стояла, как обычно, опираясь на посох, повернув голову в золотой маске туда, где четверо воинов из горгон волокли к деревянному судебному помосту какого-то человека.
Он отбивался, но безуспешно, Я не сразу узнала его — оборванного, облепленного грязью и кровью, своей и чужой. Решила, что это кто-то из самофракийцев, однако когда он выругался по-атлантски, сообразила — Ихи.
Я направила коня в их сторону, Мормо каким-то образом услышала топот, несмотря на общий шум и, повернувшись ко мне, подняла посох, не отступив с моего пути ни на шаг. Не знаю, чего она добивалась. Были ли у нее в запасе чары или она просто хотела ударить меня? Посох не стал ни змеей, ни птицей, а буланый, сбив старуху с ног, стоптал ее копытами.
Подоспев к Ихи, я освободила его от противников несколькими взмахами топора. Ихи, хрипя, ухватился сперва за повод буланого, а когда тот, недовольный подобным обращением, заплясал подо мной, отвалился, поймав край помоста.
Ход сражения на площади развернулся в нашу пользу. К своей радости я увидела живыми среди сражавшихся обоих кормчих. Верно, их спасло то, что и Келей, и Нерет, как истинные дети островов, предпочитали чистое виноградное вино пальмовому.
Горго и Алфито нигде не было видно. Золотая маска была на площади одна, и та уже не на лице Мормо. При падении застежки сломались, и маска откатилась. Подъехав поближе, я подцепила ее с земли топором и, размахнувшись, швырнула в гущу воинов. Горгоны завопили так, словно я посмела отрубить голову самой Богине. Если бы в них полетела голова Мормо, это возымело бы меньше действия.
Некоторые побросали оружие, другие, напротив, бросились на наших с еще большим ожесточением. Это им не помогло.
Те из самофракийцев, что стояли плечом к плечу с амазонками, при виде золотой маски воспрянули духом, и нападавшие, налетая на их клинки, устилали собой площадь.
Но последнего напутствия от жриц воинам Болота вряд ли предстояло дождаться-, Потому что правило, твердо соблюдаемое моими людьми — не убивать женщин, если эти женщины не воины — в ту ночь было нарушено.
Спрыгнув с коня, я подошла к лежавшей ничком Мормо. Перевернула ее и увидела, что она еще жива. Впрочем, ненадолго. Ушибы, полученные ею, могли и не быть смертельными, но в ее летах много ли надо? Я не стала укорять ее предательством, совершенным в тот же день, когда мы выпили сестринскую чашу. Для нее, несомненно, это было ничто. Даже если бы мы смешали кровь, она сказала бы, что для женщин причастия крови не существует, потому что кровь каждый месяц обновляется.
— Ты не погубила меня, Мормо.