А. Блок. Незнакомка
Снег падал все утро, колючий и жесткий. Глаза застилало так, что они начинали слезиться, к тому же ветер пробирал до костей. Каждый, кого в этот час дела выгнали на улицу, невольно убыстрял шаг и спешил вернуться к теплу.
Пожилой супружеской парой, зашедшей в лавку сукновала на улице Успения Богородицы, что за кафедральным собором, тоже в большей мере руководило желание погреться, а заодно и перекинуться парой слов с хозяином, а тот, не продавший с утра ни единой штуки, был рад и таким посетителям. Сухопарая горожанка уселась со вздохом на предложенный табурет, а ее супруг, разумеется, маленький и жирный, завел с торговцем беседу, полную многозначительных недомолвок, подмигиваний и понимающих усмешек. В квартале все знали друг друга, и ритуал добрососедских разговоров был так же неизменен, и каждый мужчина — если, конечно, он был человек солидный, уважаемый и с достатком — должен был высказать свое мнение о наиболее важных событиях. В настоящий момент обсуждалось прибытие — или бегство — Великого Магистра в Рим, что явно уже не было новостью, и его обращение к папе о военной помощи. Оба собеседника склонялись к тому, что папа помощи не даст, потому что война всем в Лауде надоела.
Тут звякнул колокольчик на дверях, извещающий о приходе нового посетителя, и на пороге лавки появилась молодая женщина в глухом черном плаще. На ее лисьей шапке таяли осевшие снежинки.
— Добрый день, почтенные господа, — сказала она.
Те откликнулись разом:
— Бог в помощь, госпожа Адриана!
— Погодка-то, а?
— Не от обедни ли, соседка?
— Оттуда, госпожа Отта.
— Что-то тебя давно видно не было, соседка. Мы уж и с мужем говорили об этом. Не болела ли, оборони господь?
— Болеть не болела, — отвечала вошедшая, — однако и не выходила. Да и куда выходить? В своем дому всегда всего лучше, и погода нынче, как сказано…
— Постой, госпожа Адриана, — перебил ее торговец. — Сукно-то, помнишь, я тебе говорил, эйлертское? Не взглянешь ли?
— Пожалуй что взгляну.
— Эй, Ленк!
— Конопатый подмастерье, обретавшийся в глубине лавки, притащил отрез плотного синего сукна и разложил на прилавке. Женщина, выпростав руку из-под плаща и стянув с нее перчатку, принялась разглядывать, гладить и мять материю, пробуя ее прочность. Пока она занималась этим, мужчины продолжили свой разговор.
— Одноухий Янг вернулся на днях из Вильмана, вместе с купцами, — говорил посетитель. — Там, рассказывает — такая уж дурная эта зима, никому нет здоровья, — что король наш болен.
— Болтают, верно… Если бы он был так уж болен, то не отослал бы к нам сына. Просто в Вильмане было моровое поветрие, вот они от злости и рады для всех болезни наплести.
— Путаешь, сосед. Не было в Вильмане мора, а был он на побережье, а в Вильмане случился пожар — спаси нас бог и от того, и от другого!
Они помолчали немного, потом суконщик, пожевав губами, заметил безо всякой связи с предыдущим:
— Странно, однако, что его величество не пожелал сделать Лауду столицей. Если уж на то пошло, мы Арвену ни в чем не уступим.
— Кнеринги испокон веков сидели в Арвене.
— Что нам Кнеринги!
— А не скажете ли, — вновь раздался голос женщины, не выпускавшей из рук материи, — не скажете ли вы мне, добрые люди, что творится у нас на улицах? Из окон ратуши вывешивают цветные полотнища, на рыночной площади сколачивают какой-то помост — это в снегопад-то, и я только что своими глазами видела, как в дом торговой гильдии вносили не меньше двух дюжин горшков с цветами, — она чуть заметно улыбнулась.
— Как, госпожа Адриана, ты ничего не знаешь?
— Слушай, соседка, дело-то какое…
— Вот что значит дома сидеть, не бывать нигде! — восторженно закричала госпожа Отта, вскакивая с табурета. — Не зашла бы сюда, так и вовсе бы все пропустила и не увидела бы всех знатных сеньоров, что сюда наедут, — принца, и графа Лонгина, и епископа Эйлертского, и других, а такого случая, может, больше в жизни и не будет!
— Погоди, не тараторь, жена. Ты, соседка, хоть и сидишь взаперти, но уж про то, что король поставил над нами сеньором своего сына и отдал Лауду ему в лен, ты, наверное, знаешь? Замок его в Гондриле, за Нижней Лаудой, но принять-то присягу от города он должен здесь, и назначено это на день святого Иоанна Златоуста, и те знатные господа и впрямь приедут.
— …а за ними все здешние потянулся, и самые захудалые изо всех замков, что есть от гор до границы. — Госпожа Отта торопилась как можно скорее возместить свое вынужденное молчание в обществе мужчин. — Да уж, будет на что поглядеть! Нам-то ни шелка, ни драгоценности не позволены, так хоть на других полюбуемся.
— Жаль только, что Вельфа Аскела не будет, — суконщик также решил внести свою лепту в набор известий. — Говорят, у него с епископом вышла ссора, или что еще… Или, говорят, он в горы ушел со своими людьми. Хотя о нем многое сейчас болтают…
— А гордиться не надо, гордиться не надо, заноситься перед людьми! Да перед какими! Я слышал, когда король в Вильмане его хотел графом сделать, он отказался. «В титулах, — говорит, — не нуждаюсь, мое дело — воевать». Ну, это к слову… Короче, весь город выберется на улицы, ненадолго, правда… Да ты и в самом деле не здорова!
— Соседка, не помочь ли?
— Нет. Ничего. — Ее дрогнувший взгляд опять стал ясным и острым. — С мороза в тепло — вот голова и закружилась. В день Иоанна Златоуста… это, значит, послезавтра… Так. О чем это я? Ах да, о сукне. Хозяин, я возьму пять локтей. Как раз получится на накидку. Пришлешь ко мне домой. Вот задаток, — она вынула из кошелька два серебряных динария.
— Я Ленка до вечера еще пришлю, — пообещал торговец, принимая деньги.
— Зачем же спешить? Я подожду. И пойду сейчас холодом подышу, авось голова пройдет…
Всю дорогу до дома Адриана еле сдерживалась, чтобы не кинуться бежать. Ей уже слышался топот погони за спиной. Маленький домик в тупичке за собором, с двумя липами у ворот не казался защитой. Она с какой-то особой яростью заперла входную дверь и, сдирая на ходу плащ, шапку и платок, прошла на кухню — самое большое помещение в доме. Села на скамейку, подперев голову руками, и явственно расслышала повторявшиеся от самой лавки в мозгу слова: «Вот и возмездие». За что, за что возмездие? Ведь они же выиграли войну! Если бы проиграли, тогда бы она, Адриана, оказалась изменницей и заслуживала бы кары, но ведь все обошлось…
На столе стоял открытый бочонок с пивом, на боку его висел ковшик с медной ручкой. Адриана зачерпнула и, расплескивая пиво, выпила прямо из ковша. Унимая дрожь в руках, сложила их на столе. Стыдно! Чего, собственно, она так боится? Ну, приедут и уедут. Неделя, не больше… Но почему именно Лауда? Тогда, у Энола, ей никто не приказывал выбрать Лауду. Можно было вообще не уходить в города, но приближалась зима, а скитаться зимой в горах… На родину, в Книз? В доме ее, если он и уцелел, наверняка жили чужие люди. И ее бы узнали, последовали бы расспросы, где она пропадала все эти годы, и неизвестно, что повлекли бы за собой эти расспросы. В Книзе жили родные Даниеля. Нет, Книз оставался для нее закрыт. Другой возможностью был Вильман — богатый, веселый город, где хранились накопления Странника и имелись кое-какие полезные знакомства. Однако деньги у нее с собой были, а через Вильман скорее всего должна была пройти королевская армия (так оно впоследствии и случилось), и она никогда не опускалась до того, чтобы рисковать из-за денег. А что до знакомств, то ей не хотелось видеть рожи этих подонков, которых Странник считал милейшими людьми. По понятным причинам отпадал Арвен и все приближенные к столице поселения. На побережье продолжалась война. Так что из всех городов, лежащих за горами, она выбрала Лауду — большой торговый город, где всегда много приезжих. Так пропал в горах одинокий бродяга, и после ноябрьских дождей появилась в Лауде Адриана — молодая вдова при деньгах.