Мерсер также выразил на это надежду, и эйсанский рыцарь увел даму. Возможно, слухи о том, что Мария Омаль не чужда сводничеству, имели под собой основания, подумал Мерсер. Впрочем, эйсанские рыцари, даром что считаются монахами, – люди военные и сами умеют удовлетворять свои потребности.
Горничная подала Марии Омаль накидку и перчатки.
– Если вам, господин Мерсер, по пути со мной, могу вас подвезти, – деловито промолвила дама.
– Благодарю за любезное предложение, но мне удобнее пешком.
– В таком случае проводите меня до кареты…
У парадного входа дожидалась легкая карета в карнионском стиле, запряженная парой светло-серых лошадей. Кучер уже занял свое место, и лакей приоткрывал застекленную дверцу.
– Если вы еще раз захотите посетить меня, господин Мерсер, то учтите: я живу по давно заведенному порядку. Утренние визиты мне наносят в это же время, затем я отправляюсь на прогулку или в торговые галереи. Если кто-то из друзей желает составить мне компанию – в добрый час. Затем я возвращаюсь, обедаю и сплю. Вечерние посетители прибывают не ранее семи часов пополудни. В воскресные и праздничные дни я посещаю мессу. Таков образ жизни, которого я придерживаюсь много лет. Ибо лишь следование твердым правилам, а не румяна и белила помогают сохранить нам, бедным женщинам, молодость и привлекательность.
Мерсер мог бы поклясться, что в этом монологе нет ни грана кокетства. Она говорила так, будто диктовала кулинарный рецепт. Эта дама пока что не знает, как квалифицировать нового знакомого и чем он будет ей полезен.
– Благодарю вас, сударыня, за любезный прием. Надеюсь, что и в будущем вы уделите мне толику вашего драгоценного внимания.
Этот стиль Мерсер усвоил в Тримейне и мог изъясняться так без особого труда.
Он помог даме сесть в карету, дверца захлопнулась, кучер хлестнул лошадей, и Мерсер остался стоять у старинного особняка, украшенного фигурами играющих обезьян. Да, уж эта карета не растворится в воздухе за ближайшим поворотом, в отличие от той, в которой удалилась из Аллевы Анкрен…
Анкрен… Она не ведет размеренное существование в спокойствии и довольстве, подобно Марии Омаль, а мечется по всей империи, скрывается, выслеживает, спит где придется и ест что попало. Такая жизнь неминуемо должна была состарить ее прежде времени. Однако она выглядит молодо, хотя давно уж не юна. Впрочем, и Мерсер – не юноша, несмотря на то что Антон Ларком назвал его так. Но женщины старятся быстрей. Что это – следствие Дара… или нечто иное?
И все же – не стоит отвлекаться.
Остаток дня он посвятил «Торговому дому Сигурдарсона» и его партнерам, но мыслями возвращался в Обезьяний дом.
Во время непринужденной и малозначительной беседы в гостиной Марии Омаль он услышал кое-какие имена и названия, заставившие его призадуматься.
По возвращении в дом Китцеринга услышал от Миккеля, что господин уже вернулся со службы и просил гостя зайти к нему отужинать.
– А госпожа? – спросил Мерсер.
Миккель пожал плечами.
На сей раз обстановка у Китцеринга была не парадная. Скатерть на столе отсутствовала, посуда была простая, равно как и еда в этой посуде – жареная рыба и омлет. Ни вина, ни кофе, но в изобилии охлажденного светлого пива.
О том, что стоило пригласить к столу и Анкрен, Мерсер напоминать хозяину не стал. Не хочет – и не надо. Возможно, она сама предпочитает лишний раз не встречаться с Китцерингом. Да и неизвестно, дома ли она.
Мерсер с охотой принялся за рыбу. У Марии Омаль его не угостили ничем, кроме кофе, а потом он не удосужился перекусить. Так что теперь ел не менее жадно, чем Анкрен.
– Я размышлял о том, о чем мы говорили вчера.
Китцеринг уже отужинал и неспешно потягивал пиво.
– Мы вчера много о чем говорили.
– О преступлениях, корни которых уходят в гражданскую войну, и событиях, предшествующих ей. Мы тогда как-то перешли к бедствиям войны и большой политике и позабыли о сути разговора. А сегодня я задумался: что имелось в виду под событиями, предшествующими смуте? И ответил себе: тогдашние заговоры и череда самозванцев.
– И далее ход ваших мыслей был таков: что, если кто-то из них остался жив и мстит за себя? И если не они сами, то их потомки? – Мерсер вытер руки полотняной салфеткой.
– Вы угадали, – Китцеринг ничуть не был удивлен. – Но посмотрим, что получается. Кто сразу приходит на ум? Сверре Дагнальд. Умер в октябре 1629 года, возможно, отравлен.
– Это не доказано.
– Важно, что он умер и род объявлен выморочным. Теперь его вероятный убийца, генеральный судья Вирс-Вердер. После смерти Дагнальда объявил себя герцогом.
– Он с самого начала претендовал на герцогскую корону, называя себя родственником Йосселингов.
– Вот у него, насколько я знаю, родственники остались.
– Верно. Их история хорошо известна в Тримейне. Виллибальд Вирс-Вердер оставил жену и детей в родовых владениях, и за те пять лет, что провел в Эрде – сперва генеральным судьей, потом герцогом, – не удосужился с ними свидеться. Когда стало ясно, что император отвернулся от Вирс-Вердера, графиня – особа властная и мстительная – отреклась от каких-либо связей с государственным преступником и подала его величеству прошение о возвращении ей родительского имени и титулов. Поэтому сыновья Вирс-Вердера благоденствуют, хотя и сменили имя.
– И мстить за отца, казненного после восстания в Эрденоне, права не имеют.
– Но вы, Роберт, вспоминаете участников событий только с одной стороны.
– Правда ваша. По справедливости надо было начинать с Тальви-Самозванца.
– Кстати, просветите меня, приезжего: почему Тальви так упорно именуют самозванцем? По-моему, это нелогично.
– И снова вы правы. Любой законовед скажет, что Гейрред Тальви был последним законным герцогом Эрдским, ибо последним коронован с соблюдением всех правовых норм, формальностей и обычаев, чего никто из последующих герцогов соблюсти не смог. Я даже слышал о завещании Гарнего V в его пользу. Но кто тогда мыслил логически? Чернь вообще к этому не склонна, а в те годы в эрдских событиях царила такая неразбериха, что любой мудрец придет в отчаяние. Но я веду к тому, что отстаивать правоту Тальви никто не станет. Его имя исключительно непопулярно на Севере. Считается, что именно он вверг Эрд в междоусобицу.
– Вот у кого были бы все основания отомстить.
– Но Тальви погиб осенью 1627 года.
– Я слышал, никто не знает, когда и где он умер.
– Бросьте, Мерсер. Если человек, да еще с таким нравом, не объявился в течение тридцати пяти лет, значит, он мертв. А сейчас он был бы уже дряхлым старцем. Жениться он не успел, наследником не обзавелся. Пойдем дальше. Герман Кренге, слышали о таком?
– Смутно припоминаю.