Следите за нашими новостями.
– Ты что, и в самом деле собираешься на ней жениться? – недоверчиво спросил Неофитов своего приятеля в самый день помолвки. И восемь пар глаз «червонных валетов» уставились на девятую. Эдмонд ответил каждому взгляду и вполне серьезно сказал:
– Собираюсь, мой друг.
– И будешь с ней жить? Всю оставшуюся жизнь?! – удивлению Самсона Африканыча не было границ.
– И буду с ней жить. Всю оставшуюся жизнь, – улыбнулся Эдмонд. – А что? Вполне приятное занятие, уверяю вас!
– А главное, обеспеченное занятие, – саркастически заметил Огонь-Догановский.
– Да, и обеспеченное, пожалуй, – с вызовом ответил Массари.
– Как же наш клуб? – спросил уже бывшего «валета» фальшивомонетчик Яша Верещагин, получивший сибирской ссылки больше других. – Аж восемь лет безвыездного проживания.
– Так его давно нет. Кончился наш клуб. Уже четыре года как почил в бозе, так сказать… – Эдмонд Себастьян Карлос Мария усмехнулся и в упор посмотрел на Верещагина. – Что, разве не правда?
– Не правда, – грубо встрял в разговор «граф» Давыдовский. – Мы есть, и мы живы. А следовательно, жив и наш клуб. И не тебе его хоронить, понял?
– Увольте, господа, не надо драмы. Решайте свои вопросы как-нибудь без меня, – сказал как отрезал Эдмонд Себастьян Карлос Мария.
Всем стало ясно, что уговоры совершенно бесполезны и ничего не принесут, кроме еще больше разочарования и ненужного нанесения обид. Эдмонд Массари стал для «Клуба «червонных валетов» отрезанным ломтем. Теперь, даже если он и попросится обратно, его не возьмут. Впрочем, такое поведение было не в характере Массари, вряд ли он когда-нибудь попросится.
И тут самый юный из «валетов», Юрка Каустов, задал вопрос, вертящийся на языке у каждого:
– А как же мы?
– Вы не пропадете, уверяю вас…
– Но ты отталкиваешь друзей, ты останешься один.
– Если так стоит вопрос… Как-нибудь перетерплю.
– На бабу нас променял? – недобро сощурил глаз Давыдовский. Сын тайного советника был горяч и крут и вполне мог заехать отступнику в ухо. Или по ребрам, это уж как получится…
– Нет, не на бабу, – с большой язвой в голосе произнес Огонь-Догановский. – На ее мильены… Ты это хотел от него услышать?
– Тихо, господа, прошу вас, тихо. У господина Массари сегодня все-таки праздник. Не будем ему его портить. Хотя бы в знак былой дружбы, – примирительным тоном произнес еще один «валет», Феоктист Протопопов, всегда отличающийся мягкостью характера и спокойной рассудительностью. Очевидно, в этом сказывалось его духовное происхождение: прадед, дед, отец и трое братьев Феоктиста служили приходскими священниками в подмосковных селах.
В общем, отстали «валеты» от своего бывшего товарища. Отрезанный ломоть, он и есть отрезанный ломоть, чего тут скажешь. Никто его никогда больше ни о чем не просил, первый с ним не заговаривал, а если с кем-нибудь из «валетов» заговаривал сам Массари, то в ответ слышал лишь однозначное «да» или «нет». Или вовсе ничего не слышал.
Через три месяца Эдмонд Себастьян Карлос Мария де Массари и Евдокия Мансуровна Крашенинникова повенчались. Вдовушка снова стала замужней женщиной и начала именоваться Евдокией де Массари, а Эдмонд Себастьян сделался миллионщиком. Зажили они душа в душу, и светский лев и ловелас стал вполне добропорядочным семьянином, редко выходящим из дома без особой нужды.
У него выросло брюшко. Взгляд потерял былую остроту, и все чаще и чаще он засыпал после обеда в своем кресле-качалке. А Евдокия Мансуровна де Массари по-прежнему вела дела покойного мужа, спуску никакому не давала, приумножала свои капиталы и надышаться не могла на красавца муженька. В общем, похоже, счастливы в браке были оба. Насколько можно быть счастливыми от спокойствия, достатка и отсутствия желаний. Ежели, конечно, то, о чем здесь сказано, и есть счастье.
А «валеты»… Потихоньку они стали разъезжаться, потому как вышли ссыльные сроки.
Первым из Тобольска отъехал юный Каустов. Ему было разрешено проживание в Москве, и он вернулся к родителям, которые возвращению блудного сына были несказанно рады. Вслед за ним получили свободу отставной гусарский поручик Сергей Аполлонович Дмитриев, двинувший на Кавказ рядовым возвращать офицерское звание, и бывший чиновник Плеханов, за которого крепко хлопотали большие люди в Петербурге.
В январе восемьдесят первого года получил волю неконфликтный Протопопов. В том же восемьдесят первом году из Сибири уехали, освобожденные подчистую, Алексей Васильевич Огонь-Догановский, Самсон Африканыч Неофитов и «граф» Давыдовский. Алексей Васильевич с «графом» подались в городок Поречье Смоленской губернии, где у Огонь-Догановского, смоленского столбового дворянина, было имение, а Неофитов двинул в Казань, куда его пригласил письмом Вольдемар, то бишь Всеволод Долгоруков.
Остался тянуть тобольскую лямку лишь Яков Верещагин, коему покуда не вышел срок, да Эдмонд Массари. Впрочем, для последнего выражение «тянуть лямку» ничуть не подходило. Он просто остался: при законной супруге и ее миллионах. Отрезанным ломтем.
Что ж, и такое случается.
Часть IV
На всякого мудреца довольно простоты
Глава 14
Чувствования Всеволода Аркадьевича
– Вольдемар, дружище!
Самсон был неподдельно рад и аж светился. Вообще, «валеты» прекрасно изучили друг друга, и обманывать друг друга им было затруднительно, а подчас и невозможно. Так что искренность Африканыча была настоящей. Да и не могло быть иначе…
– Вижу, вижу. Я тебе тоже рад. Только я теперь не Вольдемар. И не князь. Просто Всеволод Долгоруков, – сказал, улыбаясь, Сева, пожимая Неофитову руку.
– Ага, Долгоруков, – усмехнулся Самсон. – Твоя фамилия, дружище, в России звучит так же, как если бы ты сейчас сказал: зовите меня просто – ваше превосходительство. Ну, как ты тут?
– Да помаленьку, – скромно ответил Всеволод Аркадьевич.
– Знаем мы это ваше «помаленьку», – усмехнулся Африканыч. – Последнее дело на сколько потянуло?
Долгоруков стал смотреть на свои руки, как будто в них было что-то захватывающе интересное.
– Молчишь? Небось тысяч на тридцать-сорок? Ты ведь по мелочам никогда не работал.
– Немножко не угадал… Восемьдесят, – ответил Долгоруков не без гордости.
– Сколько?! – едва не задохнулся от удивления Неофитов.
– Восемьдесят, – тихо повторил Сева.
– Ты в хорошей форме.
– Грех жаловаться.
– И что дальше? – Африканыч дольше, чем это бывает обычно, посмотрел на товарища.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Долгоруков.
– Ну а дальше что ты намерен делать? – В голосе Африканыча послышались нотки тревоги. – Ты же не намереваешься выйти в отставку, как Эдмонд Массари?