– Потому что вам следовало обращаться к нам в течение
двух недель после увольнения, – назидательно сказала бюрократка.
– Вчера как раз было две недели.
– Вот и надо было приходить вчера! – огрызнулась
тетка. – А сегодня поезд ушел.
Она вела себя так, будто платила пособие из собственного
кармана. Хотя кто знает, может, им дают премию за экономию бюджетных средств?
– Я слышала, что центр занятости может отправить на
обучение… – закинула я удочку.
Чиновница посмотрела на меня как на инвалида умственного
труда:
– С какой стати государство должно вас переучивать? У
вас вполне востребованная профессия.
– Просто я давно мечтала стать психологом…
– В чем проблема-то? – фыркнула тетка. –
Платите деньги и учитесь. При желании можете даже в Англию поехать, в Оксфорд!
Эта мысль показалась ей настолько смешной, что она мерзко
заквакала. Отсмеявшись, бюрократка принялась вбивать информацию обо мне в
компьютер. Работала она медленно, по клавиатуре стучала двумя указательными
пальцами. Я подумала, что в отличие от нее владею слепым десятипальцевым
методом печати, однако особого удовлетворения эта мысль мне не принесла.
Несмотря на все мои блестящие навыки, я была безработной, а эта тетка, судя по
всему, крепко сидела в своем кресле.
Глава 4
– Вот список вакансий по вашей специальности… –
Чиновница вынула из принтера листок и протянула мне.
Ого, целых восемь предложений! Надо же, оказывается,
журналисты востребованы даже в период глобального кризиса! И тетка эта крупный
профессионал: отыскала где-то целую кучу вакансий. Может, зря я относилась к
ней с предубеждением?
Поблагодарив свою спасительницу, я направилась к выходу.
– Приходите через неделю в это же время, –
буркнула женщина на прощание. – И не опаздывайте, иначе лишу пособия.
Однако я искренне надеялась, что ее услуги мне больше не
понадобятся. Ведь если я прямо сегодня устроюсь на денежную работу, к чему мне
копеечное пособие?
Из центра занятости я кинулась домой, чтобы сразу же начать
звонить по вакансиям.
Первое объявление было такое: «Новый молодежный журнал
набирает ведущих рубрик, возраст 18–28 лет, опыт работы от полугода. Зарплата
от 7 тыс. руб.». Меня настораживали два момента: возраст и зарплата. Я
превышаю лимит на четыре года, казалось бы, не страшно, но если у работодателя
есть устойчивые предубеждения против «старичков», каким бы прекрасной
журналисткой я ни была, на работу меня не возьмут. И второй момент: зарплату
предлагали уж очень маленькую. Впрочем, неизвестен и объем работы. Вдруг за эти
деньги всего-то и надо, что раз в месяц написать три страницы веселенького
текста?
Я набрала указанный в объявлении телефон, однако по нему
никто не отвечал. Я позвонила по второй вакансии: экономическому еженедельнику
требовались обозреватели, зарплату обещали от двадцати пяти тысяч рублей.
Однако секретарша, которая взяла трубку, меня огорошила:
– Нам нужен человек с двумя высшими образованиями: профильным
экономическим и журналистским. Вы соответствуете этому требованию?
Пришлось признать, что нет.
По третьему объявлению («общественно-политической газете
требуются журналисты») ответила истеричная дама.
– Нет здесь никакой газеты! – закричала она в
трубку. – Это номер квартиры, не звоните сюда больше! Достали уже!
– Извините, – пробормотала я и отключилась.
Может, оно и к лучшему, ведь я абсолютно не разбираюсь в
политике.
По четвертому номеру мне сообщили, что вакансия репортера
закрыта еще месяц назад. В пятом журнале заявили, что в связи с кризисом они
приостановили набор персонала. Шестой номер молчал, как и первый. По седьмому и
восьмому я не стала звонить сама: журналистов искали православная и
студенческая газеты. По собственному опыту я знаю, что и та, и другая
рассчитывают, что люди будут трудиться у них «за идею». Как только ты
заикнешься о гонорарах, тебя обвинят во всех смертных грехах и уволят.
Наконец первый номер все же отозвался.
– Сколько-сколько лет?! – переспросил мальчишечий
голос, который представился главным редактором. – Досвидос, бабуля!
Итак, весь список, полученный мною в центре занятости,
оказался «пустышкой».
Я даже не успела толком расстроиться, потому что в дверь
позвонили.
– Кто там?
– Судебные приставы, – ответил мужской голос.
Я посмотрела в глазок и наткнулась на служебное
удостоверение с фотографией. Удостоверение исчезло, а взамен я увидела троих
мужчин, двое из которых были в синей форме. Я робко приоткрыла дверь:
– По какому поводу?
Мужчина в костюме и легкой дубленке нараспашку с напором
зачастил:
– Лютикова Людмила Анатольевна? Я адвокат Аркадий
Мирошник. Приставы явились по постановлению суда, согласно которому все
имущество, находящееся в данной квартире, должно быть описано и арестовано.
Квартира тоже будет арестована и опечатана до окончания судебных
разбирательств.
– О чем вы? Какие судебные разбирательства?
– Позвольте нам все-таки войти.
Я распахнула дверь, и мужчины прошли в холл. Аркадий
Мирошник вытащил из кожаного портфеля бумагу:
– Вот постановление суда, ознакомьтесь.
От волнения строчки плясали у меня перед глазами, я с трудом
разбирала юридическую абракадабру. Но как бы мало я ни понимала в законах,
все-таки смекнула, что дело нечисто:
– Подождите, если решение суда было вынесено в
отношении моего имущества, почему я узнаю об этом последней? Почему я не
присутствовала ни на одном судебном заседании?
– Мы неоднократно высылали вам повестки, но вы не
являлись, – бодро ответил адвокат.
Мирошник носил тонкие усики, которые делали его похожим на
героя-любовника из французского водевиля.
– Лжете, я не получала ни одной повестки!
– Людмила Анатольевна, теперь поздно разбираться,
получали или нет. Есть решение суда, и вы обязаны ему подчиниться. Приставы
выполняют свой служебный долг, у них сегодня еще много работы, так что давайте
не будем затягивать дело. – Аркадий кивнул мужчинам: – Приступайте!
– Стойте! – Я преградила незваным гостям дорогу,
встав в дверном проеме и вытянув руки в сторону. – Пока с бумагами не
ознакомится мой личный юрист, я вас дальше не пущу! Только через мой труп!
То ли упоминание о личном юристе произвело впечатление, то
ли вид у меня был решительный, но приставы замялись. Я с удивлением обнаружила,
что у них нормальные человеческие лица, один был уже в возрасте, где-то за
пятьдесят, второму около тридцати. Тот, что постарше, смотрел на меня с
сочувствием, в глазах молодого светилось любопытство.