– Лех, ты серьезно?
– Как Род свят, – заприсягнулся Лех. – Кто из
мужчин не мечтал о чем-нибудь таком, этаком… необыкновенном! Как она тебе
показалась?
– Как будто окунулся в кипящее масло, – признался Рус.
– Ух ты!
– Я не знаю, что со мной происходит. Мало ли у нас было
женщин? Но я вижу перед глазами только эту. Почему, не знаю.
– Колдовство? – предположил Лех.
– Наверное. Но я не хочу ему противиться. И мне не надо
отворотного зелья. Это так здорово и непривычно, когда так сладко щемит сердце!
Я такой восторг испытывал, лишь когда сразил в поединке троих братьев
Красного Быка. Тогда я вырвал их печени и сожрал на глазах всей их родни! О,
какая на их лицах была бессильная ненависть, когда я жрал их плоть,
разбрызгивал по току, а их богатыри лежали с распоротыми животами!.. Я мог
по праву взять их жен и детей, забрать их дома и скот, но я получил больше
радости, когда стоял на току весь залитый кровью и вздымал к небесам
окровавленную палицу, где до края рукояти налипли мозги и волосы…
Лех протянул уважительно:
– Если так, то это мощно. Сразить врага и сожрать его
печень – это радость богов. Если чем-то схоже – тебе повезло. Ты
вдвое богаче на радости. Но ежели она все-таки демон? И сожрет с
потрохами?
– Думаешь…
– Но ежели демон?
Рус вздохнул:
– Сожрет так сожрет. Я все равно пойду к ней, как
пропойца идет к вину, пусть даже его за это казнят. Надеюсь, я успею ею
напиться еще. А там будь что будет.
– Гм… кощунникам будет о чем сложить новую песнь.
Я сам, пожалуй, подскажу Баюну, как завернуть похлеще. Чтобы у парней руки
тянулись к топорам, а девки ревели так, чтобы сами скользили и падали на своих
соплях и слюнях. Как ее зовут, говоришь?
– Ис. Если я правильно понял.
– Странное имя, – сказал Лех в удивлении. – Таких
имен не бывает!
– А если она не человек?
– Тогда бывает, – решил Лех. – Там… у этих… все
бывает.
Подводы тянулись толстой нескончаемой нитью. Ехали
осторожно, прижимаясь к опушкам, готовые при первых же признаках беды уйти в
лес, спрятаться за деревьями. Из дубовых зарослей, из-за стен вязов, кленов,
березок наконец потянуло свежестью, сыростью и гнилью. Там еще не прохладно, но
все же стрелки хвоща указывали измученным людям, что где ни копни – ямка
наполнится свежей водой. Ключевые воды выходят прямо под поверхностью.
Все совсем недавно были в рубахах, а теперь уже в стертых
лохмотьях, безрукавках из волчьей или козьей шерсти, даже портки сшиты из кожи,
а заправлены в сапоги на толстой подошве, крепко-накрепко пришитых дратвой,
смоляными нитками. Лишь немногие еще обуты в постолы с длинными ремнями, что
прикручивают штанину к голени до самого колена. Редко у кого на голове колпак
из кожи, остальные же блещут золотом волос на летнем солнце.
У всадников сзади к седлу приторочен мешок с разной
походной мелочью, меч или боевой топор на левом боку, второй меч, поменьше,
торчит из-за голенища правого сапога. К седлу привязан обязательный колчан
с двумя-тремя десятками стрел, а на заводном коне еще и короб с запасными
стрелами, там их больше сотни. К седлу же приторочены и два лука со спущенными
тетивами – еще Скиф начал носить по два лука и велел каждому воину иметь
два и уметь метко бить стрелами с коня вперед, вбок и поворотясь назад.
У каждого воина спину укрывает круглый щит. Края обиты бронзой, по всему
полю сверкают железные бляхи, изнутри под наручинами лежит толстая бычья кожа,
охраняя руку от ударов о дерево.
В степи из-под ног то и дело начали выпархивать птахи.
То там, то здесь темнеют стада диких коней, туров, коз, а всякую мелочь вроде
лис да степных волков не углядишь: сторонятся человека.
Лех, самый ярый охотник, наконец ногами послал коня в чащу,
уже завидел, где и как изрыто под могучими дубами. Но свиньи хитры, затаились
поблизости, следят за человеком, ни одна не хрюкнет, не наступит на веточку.
Сопят, нюхают воздух хрящеватыми носами.
Лех достал лук, конь идет верно, слушается ног, а руки уже
набросили петлю тетивы на один конец, оперли в выступ в седле, натянули. Рус
видел, как средний брат любовно тронул тетиву из оленьих сухожилий, самых
крепких на свете, если не считать турьих.
– Я вижу, – сказал Рус вполголоса. – Слева за
грабом.
– Того и я вижу, – ответил Лех негромко, – но
зачем нам подсвинок?
Он наложил стрелу, конь послушно остановился. Несколько
томительных мгновений Лех нацеливался, уже оттянув тетиву до уха, затем стрела
исчезла, донесся сухой щелчок тетивы о кожаную рукавичку. Лех победно
улыбнулся, тут же снял тетиву и сунул лук в налучник, даже не проводив взглядом
стрелу. Из-за кустов раздался истошный визг.
Всколыхнув зелень, навстречу хлынуло огромное стадо. Конь
Руса захрапел, попятился, хотя и видел затаившихся свиней, но не думал, что их
так много. Грохот, треск кустов, визг, раздраженное хорканье, и вот уже
осталась в луже крови крупная туша, а вдаль уходит тяжелый топот всего
кабаньего стада, будто умчался табун коней.
Лех нагнулся легко, подхватил без усилий тушу годовалого
поросенка, нежного и сочного, раздобревшего на жирных желудях.
– Неплохие здесь земли, – заметил он. – Остаться
бы. Все прем и прем!
– Коломырда настигнет, – предостерег Рус несчастливо.
– Понятно… Да и вообще, раз уж сдвинулись с места, надо
катить до конца.
– До последнего моря?
Лех засмеялся:
– Я бы тоже так хотел! Как наши предки шли за солнцем,
как сказывают волхвы, до самого края земли, где вода кипит и уходит в огромную
черную дыру… Но Чех сказал, что остановимся, когда листья падут с деревьев.
А то и просто пожелтеют.
Верно, все решит Чех, как самый старший. Правда, он и самый
рассудительный, если говорить положа руку на сердце. И самый осторожный,
заглядывающий надолго вперед, что не раз выручало из беды. Если сказал, что
остановятся в листопаде, то, значит, просчитал, с какой скоростью ослабевшие
люди выроют землянки, срубят простейшие избушки, чтобы пережить зиму!
Глава 5
Телегу немилосердно трясло. Колеса стонали, трещали, как
тонкий лед под грузным лосем, жалобно звякали по твердой каменистой земле. Ис
хваталась за борта, уже прикусила язык, во рту стало солоно от крови. Напротив
сидела на охапках сена, покрытых цветными одеялами, совсем молоденькая девушка,
миловидная, с уже развитой женской фигурой, но еще девичьим личиком. На нее
поглядывала с откровенным любопытством.
Сверху хлопало под порывами ветра грязное полотно, с боков
тоже тряпки, но в щели дул ветер, забрасывал песок, что противно хрустел на
зубах, покрывал потные лица пылью, а те превращались в грязные личины. Впереди
слышались окрики возницы, щелчки бича. Волы тянули невыносимо медленно, колеса
подпрыгивали на камнях, а в выбоины падали с таким стуком, что сердце холодело
и обрывалось.