Темные глаза изучающе пробежали по стенам, остановились на
неподвижной фигуре Таргитая. Тот лежал как утопленник, вниз лицом и раскинув
руки.
— Один пойдешь? — спросил Мрак лениво. — Аль
с волхвом?
Таргитай вздрогнул, словно пинками вырвали из сна.
Непонимающе взглянул на Мрака, губы виновато поползли в стороны:
— Прости, замечтался…
— Дурень, — бросил Мрак досадливо. — У тебя
не мечты, а грезы. Понял? Мечты — это когда сможешь, если сильно напряжешь пуп,
а грезы… Иди с волхвом. Правда, трус редкостный. Такого куры лапами загребут,
бурундуки забьют до смерти. Зато хитрый! Иной раз в ступе не влупишь, в ложке
не поймаешь. Из-под стоячего подошвы выпорет… Гм, хотя в другой раз хоть кол
ему на башке теши, хоть орехи коли…
— Не люблю Олега, — сказал Таргитай тоскливо.
— Почему?
— Трясется от всего. Противно.
— А ты прячешься от работы, как пес от мух. Тоже не
яблочко! Два сапога пара.
Таргитай уныло промолчал. Старый Тарас проследил за
невесткой, та с поклоном подала гостю расписной ковш, спросив с надеждой:
— Думаешь, могут добраться до… других?
Мрак запрокинул ковш, мощно, жадно пил, разливая квас по
подбородку и волосатой груди. Росланиха перехватила ковш, опасаясь, что Мрак
небрежно швырнет в угол, неслышно отбежала к очагу.
— Доберутся или нет, а идти надо. Живем как медведи,
дальше Болота не ходим. Ты же знаешь, где-то есть Люди еще. Я знаю, Боромир
знает… только не говорим про них.
— А где они?
Мрак пожал плечами. Помолчали, потом Мрак бросил:
— Откуда-то зайды берутся?
Тарас вздохнул, покосился на внука. Таргитай крутил в
пальцах глиняную свистульку.
— Убьют, как смекаешь? Или в Болоте утонут?
Мрак шевельнулся, скамья под ним взвизгнула.
— Здесь убьют точно. Кто не работает… Собери им еду на
два-три дня. Больше не надо.
Он бросил косой взгляд на Таргитая. Вряд ли проживут больше
дня что Тарх, что Олег. Неча зря еду переводить.
— Дай пару кресал, огниво. Я кое-что подкину от себя.
Не поднимаясь, он вытащил из петли на поясе небольшую
секиру. Зайчик заплясал на блестящем каменном лезвии. Таргитай мигнул, глядя с
тоской. Острое лезвие блестело недобро, зло. Мрак отсекал с тридцати шагов
крыло у присевшей на дерево бабочки. Но секира слушалась только Мрака. Однажды
Таргитай попробовал метнуть, до сих пор вспоминать стыдно.
— Дал бы свой лук, — проговорил Мрак в
раздумье, — но ни ты, ни трусливый волхв не знаете, с какого конца
браться. А жаль… Ладно, увидимся.
Коротким взмахом он послал секиру через всю землянку.
Крутнувшись в воздухе, секира с хрустом врезалась в дверной косяк, задрав ручку
вверх. Росланиха вылезла из подпола, держа запотевший ковшик. В огромной ладони
Мрака ковш выглядел детской чашкой. Кадык заходил вверх-вниз, две струйки
потекли по краям подбородка. Мрак крякнул, не глядя, отбросил ковшик. Росланиха
тихонько ахнула, отвернулась, но не услышала треска.
Ковшик висел на ручке секиры, а Мрак уже поднимался по
земляным ступеням к дверям. Он повернулся боком, ибо его плечи оказались шире
дверного проема.
— Я не научусь по дороге? — спросил Таргитай
вдогонку.
Мрак хмыкнул, молча вылез наверх. Тарас запер дверь на
засов, удивленно покрутил головой:
— Лучший охотник!.. Стрелок, каких не помню. За что
жалует, не пойму!
Таргитай ответил жалобно:
— Потому, что я не соперник. Никому не заступаю дорогу!
Все знают, что я не заступлю. Так за что меня так?
Он опасливо покосился на дверной косяк. Каменное лезвие
секиры погрузилось в твердое дерево почти до половины. Мрак ушел, черная тень
его секиры перечеркивала землянку пополам. Мать подняла крышку скрыни, а дед
повесил на ручку секиры кожаный мешок, бросил в него трут и огниво. Мать
вытащила из скрыни хорошо выделанную шкуру, сшитую в плотный спальный мешок.
— Ни к чему не приучен, — проговорил Тарас
печально. Он грустно посмотрел на краснощекого внука. — Одно слово —
никчема…
Мать до полуночи собирала мешок, Тарас покрикивал, что-то
выбрасывал. Раза три ссорились, Росланиха всплакнула, наконец лучина догорела,
и они легли спать. Таргитай перебрался на лавку, где мать уже заботливо
постелила для него самые мягкие шкуры.
Долго ворочался в темноте, заснуть не мог. В тишине что-то
шуршало, скреблось. Таргитай поднялся, на ощупь подлил в мисочку молока.
Таргитай помнил только деда Иваша по матери, но тот был силач, богатырь, лютый
в драке. Такой не останется домовым — с боевой секирой дерется в вирые, а если
попал в подземный мир, то рубится со Змеем! С Таргитаем домовой не ладил. Дед
Тарас загадочно поговаривал, что домовик чего-то требует, добивается, но
Таргитай не догадывался… и не хотел догадываться.
В ставни поскреблось. Таргитай замер, руки похолодели.
Донесся сдавленный шепот:
— Тарх… Тарх, ты спишь?
Таргитай подбежал к двери, с трудом отодвинул тяжелый засов.
— Тарх, это я…
В лунном свете появилась долговязая фигура. Олег был в своем
белом балахоне, в слабом свете луны было видно, что шел сюда по лужам, собрал
все репяхи и колючки.
— К тебе можно?
— Если только тихо.
— Я как мышь!
Олег на цыпочках проскользнул через сени. Таргитай неумело
высек огонь, раздул трут. При свете лучины Олег осторожно пробрался к лавке,
где лежали согретые Таргитаем шкуры, присел. Его трясло, он часто и сильно
чесался. Застонал во сне дед, а мать забормотала несвязное, прикрыла ладонью
глаза. Таргитай подтащил вторую лавку, лег рядом с Олегом и поспешно задул
лучину.
В тишине пробежали маленькие ножки. Заскреблось, из Леса
донесся протяжный волчий вой. Лежали долго, прислушиваясь, наконец Олег
проговорил дрожащим голосом:
— Боязно, Тарх… Ох, как боязно!
— А мне нет? — ответил Таргитай сердитым шепотом.
Он нырнул было в сладкие грезы, вообразил себя маленьким, когда все ласкают,
дают ломтики истекающих сладким медом сот, когда любим всеми, даже грозным
Громобоем, а тут этот трус…
— Ты — боишься? А говорят, ты по-дурости даже страха не
ведаешь.
— Ну… просто уходить не жаждется.
— Уйти — это умереть, понимаешь?
— Изгонят? Упросить не удастся? Вдруг только пугают?
— Изгонят, слабых и больных вон, таков искон.
— Горюта родился с больными ногами! Всей деревней
кормят.
— То послано богами. Если бы тебя, скажем, деревом
пришибло, миром бы выхаживали. Твоя лень и моя… нерешительность сидят в нас
самих. В деревне боятся, что зараза перекинется на них. Если не уйдем завтра,
забьют кольями.