Мрак быстро собрал оружие убитых, обшарил трупы, сгреб в
мешок амулеты, чужие обереги — волхв разберется, — наконечники стрел,
прочую необходимую в походе мелочь. Когда попытался отыскать брошенного кабана
и дроф, нашел знакомые волчьи следы и услышал знакомый запах. На душе посветлело
— и здесь волки живут! Значит, мир не безнадежен.
Труднее было с конями степняков. Мрак побаивался этих
огромных зверей, они его страшились еще больше, чуя волка, и это придало ему
храбрости. К тому же даже Степан ездил на них сражаться со степняками, если не
брешет, да и сами степняки народ мелкий, супротив невра — тьфу…
Он изловил троих, спутал передние ноги, чтобы не убежали, на
остальных махнул рукой. Возвращаясь, возле самой землянки остановился, хлопнул
себя ладонью по лбу. Кабана потеряли, жрать нечего…
Он выпорол печени у всех убитых, сполоснул в бочке с водой.
Таргитай сидел, склонившись над Зариной, что-то нашептывал. Олег перевязывал
руку Снежане, та безучастно смотрела в пол.
— Волхв, — сказал Мрак резко. — Лучшее
лекарство — хорошая еда! Зажарь эти печенки. Сразу огонь пойдет по жилам.
Он вывалил на середину стола мокрые скользкие куски. Олег
пугливо покосился, узнал, но огонь разжег быстро. Мрак вышел за дровами.
Изгоям кусок не лез в горло, хотя запах жареной печенки
заполнил землянку. Снежана к еде не прикоснулась, а Зарина осталась лежать
лицом к стене. Плечи ее подрагивали.
Мрак ел в охотку, резал жареную печень длинным степняцким
ножом, пробовал лезвие. Острые зубы поблескивали в свете лучины. Зарина
всхлипнула чуть громче, и Мрак сказал сердито:
— Девка, брось! Мертвых не воскресишь, а живым жить
надобно. Ты цела, даже руки-ноги не поломали.
Зарина всхлипнула снова, в мертвой тишине едва слышно
прошелестел ее страдальческий голос:
— Лучше бы руки-ноги поломали… Они ж меня всю
испоганили… Как жить с таким позором?
Мрак со стуком вогнал нож в середину стола, гаркнул люто:
— Дура! Какой позор? Они ж поганили только тело, а душу
не достали! Пойди к ручью, помойся — только и делов!
Снежана с укором взглянула на огромного невра, опустила
глаза. Таргитай, напротив, ожил, воззрился на Мрака с надеждой. Голос Зарины
дрожал от плача:
— Дядя Мрак… у вас в Лесу по-другому… Умыкаете, брат с
сестрой живет… А нам, полянам, боги дали заветы строгие! У нас говорят: не бери
жены богатую, бери непочатую… Вам что, на мужике та же шапка.
Мрак хмыкнул, с удивлением оглядел стол, где, похоже,
пировал один, зато за всех пятерых.
— Даже боги не всегда говорят… умно. Тебя не поганили,
поняла? Аль у полян души нету?.. Ведь тело — ножны, а душа — нож. Был бы клинок
цел, не испоганился, а ножны… Для того и созданы богом, чтобы охранять душу от
грязи!
Олег поднял от стола глаза, исподлобья и украдкой бросил
взгляд на жующего Мрака. Кулаки — кувалды, между глаз стрела поместится, руки
толстые, как бревна, перевитые узлами мускулов, а оторопь берет оттого, что
говорит так непривычно. Сила есть — ума не надо, Мрак по уму не должен
отличаться от дикого тура. Он и не отличался… раньше.
Мрак сладко с подвыванием зевнул — одна была у волка песня,
и ту перенял, — сказал грубо:
— Всем спать! Ишь, нюни распустили! Утро вечера
мудренее.
Таргитай и Олег остались с женщинами, Мрак ушел, в землянке
для него всегда было слишком много вони. Летние ночи коротки, но для Таргитая,
для которого и зимние ночи коротки слишком, эта ночь тянулась бесконечно. Он не
засыпал, пробовал заговорить с Зариной, та не отвечала, притворялась спящей.
Лишь Снежана заснула, ее мерное дыхание звучало непритворно.
Под утро Таргитай, голодный и усталый, начал проваливаться в
дрему. Смутно услышал шлепанье босых ног, но не пошевелился. Потом его потрясли
грубые руки. Он открыл глаза, ожидая увидеть Мрака, это был бледный опечаленный
Олег.
— Снежана умерла.
— Как? — не понял Таргитай. — Она же…
— Просто не вернулась из сна. Там ее дети еще живые…
Таргитай вскочил, с испугом посмотрел на угловую лавку. Олег
уже накрыл мертвую с головой. Соседняя лавка под стеной была пустой вовсе.
— А где Зарина?
Олег оглянулся на пустую лавку, словно только что заметил:
— Ночью была…
Таргитай выбежал из землянки, едва не высадив дверь. Солнце
уже поднялось, воздух был свежим, холодным. Мрак поил коней, держа в руках
ведро.
— Зарина! — закричал Таргитай, срывая голос до
визга. — Зарина!.. Отзовись!
Мрак опустил ведро. Лицо его было темным, как грозовая туча
над Лесом.
— Не вернется, — бросил он коротко. — Если
эта дура ушла туда, куда задумала.
Он сердито сплюнул. Таргитай дергался, словно его,
привязанного, жалили змеи. Мрак быстро пошел к речке, держа глазами только для
него различимый след по утренней росе. Таргитай стонал, кусал пальцы, натыкался
на Мрака и Олега.
Когда вышли к речке, Мрак кивнул:
— Ее следы… Вода не успела размыть, видите?
— Зачем… зачем она?
— Дура потому что. По их дурным верованиям, на ней —
позор! Какой позор, ежели степняки, что насильничали, ее как раз и не тронули?
Это ж ее тело они терзали, а она была далеко… с тобой, наверное! А тело — не
душа, отмыть легко. Душу и то случалось отмывать…
Таргитай не слушал, бегал по воде, всматриваясь в песчаное
дно. Речка крохотная, лягушке трудно утопиться! Видать, набрала камней за
пазуху, легла на дно, боролась с собой, чтобы не вскочить, а вода уже бежала в
горло, в грудь…
Он застонал, потряс кулаками:
— Это степняки… Они хуже, чем звери!
Мрак холодно оскалил зубы. Простак Таргитай! Не знает, что
все люди хуже, чем звери.
Мрак увел обоих, мощно похлопывая по плечам:
— Не дали боги нам осесть, ополяниться… Надо уходить.
Олег оглядывался, в реке просвечивалось что-то белое, но
смолчал. Мрак наверняка заметил еще раньше, не мог не заметить оборотень, но
смолчал, надо смолчать и волхву, если не хочет быть глупее оборотня.
— Один степняк убег, думаешь?
— Если не сдох по дороге. Я ранил и его, и коня… Но
если уцелел, приведет других. Надо уйти раньше.
Олег передернул плечами, словно внезапно подул холодный
ветер. Перед глазами встал Степан, распятый на двери, утыканный стрелами, с
обрезанными веками.
— Там трое коней, — напомнил Мрак. — Если
пешком, нас поймают, как барсуков. Попробуем на конях, славяне?
— Почему «славяне»? — спросил Таргитай
обидчиво. — Мы — невры!