— Паразитируешь на нашей бурной жизни?
— Спасаю вас от пагубных привычек.
— Нас не надо спасать, — гордо произнёс конец. — Всё, что мы делаем, мы делаем добровольно и с удовольствием.
— А я потом занимаюсь вами за деньги и в научных целях.
— Что ты ещё о нас не знаешь, чтобы заниматься нами в научных целях?
— Мы пристально изучаем ваши мутации.
— Мы мутируем? — изумился конец.
— И ваши болезни тоже.
— Какой ужас!
«Ящеррица» — самый известный клуб Тайного Города — закрылся в… Нет, даже примерно трудно сказать, во сколько именно он закрылся, но факт остается фактом — давно. Последние клиенты с песнями отправились на боковую, сотрудники последовали за ними, и только двое мужчин продолжали наливаться коньяком в опустевшем зале: конец Птиций, управляющий «Ящеррицы», и его старинный приятель брат Ляпсус, лучший, по мнению многих, хирург Эрлийской обители, а значит, всего мира. За дальним столиком они встретились ещё в одиннадцать вечера и с тех пор не расставались, успев прикончить не одну бутылку выдержанного французского и поговорить обо всём на свете. В настоящий момент приятели увлечённо обсуждали предстоящую королевскую свадьбу.
— Кто тебе сказал, что на мне будет именно зелёный пиджак?
— Ты сам.
— Для конспирации.
— А на самом деле?
Было видно, что пухленький конец отчаянно мечется меж двух противоположных желаний: поделиться сокровенным и сохранить интригу, дабы поразить приятеля непосредственно во время праздника. Борьба продолжалась недолго, и через несколько секунд управляющий пошевелил пальцами правой руки, вызвав задорный блеск всех восьми натянутых на них перстней, и приглушённым голосом осведомился:
— Ты никому не скажешь?
Щедро сдобренное коньяком желание похвастаться здесь и сейчас одержало уверенную победу.
— Могила, — с врачебной безапелляционностью ответил эрлиец.
— Нехорошее слово ты выбрал, — посетовал Птиций. — Наводит на ненужные ассоциации.
— Больше позитива, дружище, если я и имел в виду кого-то из живых, то отнюдь не из здесь присутствующих.
Все жители Тайного Города прекрасно знали о склонности эрлийцев к замысловатым речевым конструкциям, а потому конец решил никак не реагировать на странное замечание. Вместо этого он повторно уточнил:
— Ты понимаешь, что я доверяю тебе самое ценное, что у меня есть?
— Не самое, — мгновенно среагировал брат Ляпсус. — Ещё более ценное ты мне доверил на хирургическом столе два года назад.
Птиций закатил глаза.
— Но я прощу тебя, если прямо сейчас ты выдашь мне вашу семейную тайну, — закончил эрлиец.
Источник немыслимой любвеобильности, притягивающий к концам женщин всех генетических статусов, много тысячелетий будоражил ум мужской половины Тайного Города, но, несмотря на уговоры и щедрые посулы, концы свой секрет хранили свято.
— Наша семейная тайна лежит за пределами твоего понимания, так что в рассказе не будет никакого смысла.
— А ты попробуй.
— Короче, цвет моего пиджака не зелёный, а малахитовый.
— Эка невидаль, — пробубнил хирург.
— Ты не понял: пиджак будет не зелёным, как малахит, а сам как малахит. Я заплатил огромные деньги Нитаму Кумару, и он наколдовал мне ткань, в точности копирующую структуру малахита. — Птиций победоносно посмотрел на приятеля. — А?
Но вместо восхищённого возгласа получил едкое:
— То есть Нитам втридорога впарил тебе камуфляж?
Нахальное замечание вызвало у кроткого, но немного пьяного конца приступ безудержного гнева.
— Я вот сейчас охрану вызову, скажу, что ты меня грабишь, и следующие две недели ты проведёшь у стоматолога, — пообещал Птиций, доливая по бокалам коньяк.
— А ты — в морге, — не остался в долгу эрлиец.
— Чего мне там так долго делать? — не понял конец.
— Потому, что пока я буду занят со стоматологом, никто не сможет тебя опознать.
— Не такой уж ты мне близкий друг.
— Но только я буду точно знать, что эти части тела некогда были тобой. — Брат Ляпсус поднял бокал. — Твоё здоровье.
— И твоё. — Птиций хлебнул коньяка и вздохнул: — Говорила мне мама: никогда не связывайся с хирургами.
— Ты не в моём вкусе.
— От тебя пахнет больницей.
— А от тебя не пойми чем.
— Этот незнакомый тебе аромат оставили на мне женщины. Именно ими должен пахнуть настоящий мужчина.
— Сколько их было? — деловито осведомился эрлиец.
— Четыре.
— Маловато.
— Мне, знаешь ли, сегодня надо было ещё и клубом управлять. — Конец сделал глоток коньяка, поразмыслил, пытаясь припомнить хоть какие-то подробности сумбурного диалога, после чего с деланой небрежностью попросил: — Только ты не говори никому про малахитовый пиджак, ладно? А то сюрприза не выйдет.
— Будешь ходить как статуэтка самому себе.
— Вот ты и понял замысел! — Птиций причмокнул полными губами. — Изредка я стану замирать, и в этот момент женщинам будет разрешено меня ощупывать и гладить.
— Не знал, что женщинам нравится неподвижность.
— Им нравится каменная твёрдость.
— Уел.
— Учись.
— А я нафену парафный кожаный китель с орфенами, красную позолоченную фуражку и штаны с лампасами, — утробно прогудело откуда-то снизу.
— Пф-фыр! — Перепуганный Птиций выплюнул едва пошедший коньяк и сдавленно пискнул: — Привидение!
И попытался сорвать с пояса спасительную «Дырку жизни». Но промахнулся и едва усидел на стуле.
— Спокойно! — В отличие от конца, брат Ляпсус умел сохранять врачебное хладнокровие даже в самых сложных ситуациях. — Привидения не пахнут.
— Что?
— Я не воняю, — обиженно пробубнил выползающий из-под соседнего столика Кувалда. — Это — ик! — семейная реликвия.
— Что?
— Особенность.
— Ты ещё скажи — гордость.
— И её тоже, — не стал спорить великий фюрер. — Ик!
Он с достоинством вытер о скатерть испачканное картофельным пюре лицо, без спроса уселся за стол, мутно оглядел слегка опешивших приятелей, понял, что наливать ему никто не собирается, самолично наполнил ближайший бокал коньяком и осведомился:
— Ваше зфоровье?
Самым правильным было бы позвать уже упомянутую охрану да выставить некстати проснувшегося дикаря восвояси, однако шесть (или семь?) бутылок коньяка сделали своё дело, и алкогольное благодушие трансформировалось в жест широкого гостеприимства: