Серафим и его братва: Аморальный триллер - читать онлайн книгу. Автор: Максим Павлов cтр.№ 21

Сразу вслед за командой из грузовиков начали вываливаться стулья и столы, вешалки и зеркала, диваны и кресла, шкафы и настольные лампы, линолеум и ковровые покрытия, кафель и обои — мебель и сопутствующие аксессуары были если не черными как ночь, то белыми как день. Евро-стандарт, ничего не попишешь.

За несколько часов энергичной работы Серафима и его кодлы внутренности дворца, совсем недавно напоминавшие симфонию, стало не узнать: от грозного вестибюля до волшебной Зеркальной галереи не сохранилось ни одного квадратного сантиметра, не затронутого веянием цивилизации. Работали без перекуров. Да и где тут отдохнешь? Чего стоило, к примеру, разобрать и закинуть в грузовик Зеркальную галерею (а ведь ее еще надо было заделать по евростандарту)! Главное парадное помещение для танцев и обедов, Зеркальная галерея, получила название из-за сотен длинных зеркал, вставленных в простенки, стены и переплеты ложных окон, и была рассчитана на прием двух сотен гостей. Зеркала позволяли многократно увеличивать пространство на визуальном уровне и умножали количество гостей до пяти-шести сотен штук, что, понятно, щекотало амбиции гостеприимной и честолюбивой хозяйки. Иногда ей казалось, что за трапезой, устроенной в честь успешного завершения той или иной сделки, аферы или преступления, присутствует не сто — сто пятьдесят авторитетов и чинов Отвязного, но вся политическая и воровская знать мира. Кроме того, зеркала, обращённые в сторону парка, отражали небо и землю, создавая неповторимую атмосферу галереи, открытой преступному миру с четырех сторон света. Знаменитый плафон с изображениями небесных высей и парящих в воздухе убиенных душ уголовного сообщества доставил больше всего хлопот браткам-ремонтникам, его пришлось выносить впятером. (Плафон имел свойство иллюзорно увеличивать высоту потолка до такой степени, что на него как-то раз положил глаз миллиардер Шитиньский и давай насилрвать Эммануэль своими миллиардами: продай, сука, и все! Однако сука не сломалась, люстра по сей день висит во дворце.) Нетрудно прикинуть, сколько сил пришлось вложить ребятам Серафима, умеющим разве что убивать, выламывать руки да крутить баранки, чтобы не только вытряхнуть хлам из дворца, но и заклеить стены, провести противопожарную сигнализацию, раскидать по всем залам новую мебель, натянуть натяжные потолки чуть ниже барельефных (на старых потолках красовались все те же оргии и мордобои: от Трои до Аль-Капоне). И тем не менее к шести часам вечера ремонт был закончен.

— Что ж, — сказал Антуан, — станем безусловно современными, как говорил Рембо.

— Ты француз? — удивился Серафим.

— Наполовину, — ответил Антуан. — Раньше меня звали Сулембеком. А когда я нашёл свою вторую половинку, Эммануэль, она сказала, что я буду Антуаном.

— Тяжело менять имя, малыш?

— В первый раз тяжело. — Антуан пожал плечами. — Потом привык. После третьего раза ни фига не парит.

— Это точно.

— Антуан — мое двенадцатое имя.

— А как же тебя звали вначале?

— Джоном… Или Андреем. Какая, фиг, разница? Если ты постоянно тусуешься с академиками и президентами, невозможно долго носить одно имя.

— Выходит, все твои бабы были блатными?

— Ну почему все, — засмеялся Антуан, — бабы? Всякие были. И бабы, и…

— Но в основном-то, — строго откашлялся Серафим.

— В основном да, — согласился мальчик. — Гагары.

— Тебе бы с бейбой конкретной прессоваться, Антуан, а не с черной корзиной. Она же в десять раз тебя старше.

— Ну уж не в десять…

— Я серьезно: найти тебе девчонку-промокашку? — предложил Серафим.

— А что мне с ней делать?

— Это уж тебе решать. Сходите на дискотеку, глотнете колес, оттянетесь, — что все молодые делают? А ты как старик — со старухой с этой, Эммануэль.

— У промокашек… — Антуан задумался. — Нет, спасибо, конечно, но… я люблю Эммануэль, — решил он.

— Надеюсь, дело в деньгах? — Серафим с подозрением посмотрел мальчишке в лицо.

— Отлипни, — попросил Антуан, отвернувшись.

— Ну прости. — Серафим пожал плечами. — Любовь так любовь, я понимаю.

— Ни фига ты не понимаешь.

— Она же блатная, малыш. Что будешь делать, когда Эммануэль загасят?

— Она не такая.

— Увы, мальчик, — не отлипал Серафим. — Она уголовница. А всех уголовников рано или поздно гасят. На худой конец, сажают.

Антуан звонко захохотал:

— На худой конец сажают!

— Ты чего? — не понял Серафим.

— На худой конец сажают! Ха-ха-ха-ха! — повторял испорченный подросток. — На худой конец сажают! Ха-ха-ха-ха!

— Да… — Серафим безнадежно опустил голову. — Эммануэль тебя растлила.

Действительно, даже ему, видавшему виды убийце, не могло прийти в голову, сколько пошлости и порока может содержаться в незатейливых, на первый взгляд, фразах. Да и кто, кроме любовника Эммануэль, придумал бы в качестве наказания посадить преступницу на худой конец?

— Антуан, ты большой оригинал, — похвалил убийца.

— И всё-таки… — Пацан перестал гоготать и с грустью посмотрел на голые белые стены дворца. — Сдается мне, Эммануэль будет разочарована.

— Будет она разочарована или не будет, мне до балды, — сказал Серафим, оглядев результаты титанического труда. — Чего добивалась, то и получила. Мир так устроен, малыш: каждый получает по заслугам.

— Каждой харе по паре? — вновь захохотал Антуан.

Серафим устало вздохнул:

— Типа того… Ну вот, осталось лишь дождаться твою бабу и обсудить детали.

* * *

— Вандалы! Изверги! Аллигаторы!!! — воскликнула потрясенная Эммануэль, едва переступила порог родного жилища.

— Устав от мирских дел, она чаяла лишь упасть на ложе парадной опочивальни и забыться в объятиях Антуана. Не тут-то было! Во дворце ее ждали голые белые стены с аляповатыми картинами современных американцев, жалкая офисная мебель, натяжные потолки и… дюжина растерянных лакеев. Вовремя подоспев к началу работы, персонал дворца достойно встретил хозяйку, однако, подобно ей, ни черта не мог понять, что же, собственно, стряслось.

Эммануэль полетела из зала в зал с проворностью пчелки, оказавшейся в чужом улье, и заорала:

— Дикари! Митюхи! Кто до этого только додумался?! Где мой голубой плафон?! Где зеркала?! Где Антуан?! — Иногда она натыкалась на того или иного лакея, припирала его к голой стене и бомбила серией безответных восклицаний: — А ты чего мне тут колбасишься, Гаврик?!! Отвечай, кто это сделал?! Фаршем все у меня будете! Яйца сварю!! Хрен в маринаде!!! Я спрашиваю: кто срисовал мои розовые пилястры?! Золотые подсвечники?! Где мой оральный портрет?!! Кто поимел моих кобелей?!! А?!!!

Кобелями Эммануэль ласково именовала сто сорок четыре члена семьи, мраморные бюсты которых исчезли из Второй гостиной. Оставив в покое одного лакея, она с глазами, полными неудовлетворенного гнева, бежала дальше и натыкалась на другого слугу: