Проситель - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Козлов cтр.№ 82

— Сила, лишающая мир логики, уводящая от наказания виновного, заставляющая страдать невинного, разрушающая все мыслимые причинно-следственные связи, вынуждающая ползать на брюхе праведного, торжествовать порочного, демонтирующая государства, иссушающая недра, сгоняющая людей с лица земли, плюющая в души законопослушным, ликвидирующая как класс стариков и детей, это…

— Порнография, — предположил Берендеев.

— Металл, — сказала Климова. — Деньги.

— Деньги? — удивился Берендеев.

— Ты уже перешел в состояние, когда тебе легче и естественнее думать о деньгах, нежели сочинять романы, глаголом жечь сердца людей.

— Я пока не граблю банки, не торгую нефтью или этими… как их… металлическими окатышами, — возразил Берендеев.

— Ты не поверишь, — сказала Климова, — но в этом деле действует коммунистический принцип — «принцип Ко»: от каждого по способностям — каждому по потребностям. Поразительно, но это так. Превращение можно считать завершенным по мере определения потребностей.

— Любишь Некрасова? — поинтересовался Берендеев. Ему было не отделаться от мысли, что он настиг (его настиг) социалистический, в лучшем случае социал-демократический призрак, а может, даже… бродящий по Европе призрак коммунизма!

— Да. И Есенина, — скользнула взглядом по горшкам с цветами Климова. — Как там у него? «Розу белую с черной жабой я хотел на земле повенчать».

Берендеев тоже посмотрел на цветы. Помимо кактусов и прочих экзотических, вылезающих из черной земли зеленых пузырей, Климова торговала и самыми что ни на есть народными растениями, в их числе геранью. Берендеев не сомневался, что это герань, потому что она стояла у него дома на кухне, и он, единственный в семье, из милосердия ее иногда поливал, отрывал сухие листочки.

Что-то, однако, не так было с климовской геранью. Приглядевшись, Берендеев с изумлением обнаружил, что герань цветет не как герань — россыпью мелких гладких соцветий, а микроскопическими (мельче чайных) пурпурными… розами. В следующее мгновение он понял, что все это — сиреневая, пронизанная спицами молний мгла, тропический ливень (наконец-то объяснилось!), цветочный павильон, рябая, отлитая из воды Климова, легко пускающая в свои трусы его руку, похожие на раковины розы и на розы герань и так далее — ему снится. Берендеев ощутил химически чистый — пещерный и одновременно многоэтажный (в сравнении с неандертальцем его сознание было усложнено и, если верить Климовой, превращено в ржавчину) ужас. Он не помнил, когда и где заснул, и, следовательно, не представлял как долго спит. Потом, если он где-то заснул, где-то он должен и проснуться?

Где?

Мелькнула совсем идиотская мысль: быть может, вся его жизнь, включая написанные книги, рождение детей, измену Дарьи и прочие радости и печали, ему приснилась?

Воздух внутри цветочного павильона задрожал, как если бы был составлен из невидимой мозаики, но вдруг началось землетрясение, обозначившее его структуру. Немыслимым усилием воли (мысли?) Берендеев удержал стеклянный цветочный мир от распада. Он понимал, что необходимо проснуться, но боялся проснуться, потому что даже приблизительно не представлял, где проснется и проснется ли вообще.

Странно, но единственной ценностью в стеклянном цветочном мире, вообще во Вселенной, вдруг предстало… собственное ускользающее сознание. Оно было значительно объемнее, глубже и многозначнее, нежели личность Берендеева, потому что вбирало в себя чужой (не прожитый Берендеевым) опыт. Оно являлось ключом (отмычкой?) ко всему. Берендеев понял, что существует, пока контролирует свое, пусть даже превратившееся в ржавчину (сам Берендеев, впрочем, так не считал), сознание. Но у него не было опыта взломщика. Он не знал, как открывать отмычкой замки на дверях, ведущих… куда?

— Ты прав. — Берендеев обратил внимание, что Климова разговаривает с ним не открывая рта. — единственное, что имеет значение, что представляет определенный интерес, поскольку является исходным строительным материалом для того, что понимается под Вселенной, — это сознание. Но естественно, не всякое сознание. План и свобода — категории не столько социально-общественные, сколько надмирно-космические. Это чередующиеся ступеньки лестницы. Внутри каждой свободы подразумевается некий ограничивающий ее план, точно так же, как внутри каждого плана прорастает, подтачивая его основы, свобода. Перед сознанием, преодолевшим силу земного притяжения, открываются безграничные возможности, но это не значит, что оно не должно быть структурировано в соответствии с очередным планом, регламентирующим положение и состояние освобожденного сознания.

У Берендеева возникло ощущение, что он сидит на лекции по диалектическому или историческому материализму, а может, даже по научному коммунизму.

— И этот план — ты? — спросил он, из последних сил удерживая рвущееся (куда?) сознание. Оно рвалось куда-то на лекциях по общественным наукам в давние студенческие годы и позже, когда еще не писатель-фантаст, а журналист Руслан Берендеев работал в редакции газеты и посещал семинар в Университете марксизма-ленинизма. А еще ему казалось, что прямо посреди цветочного павильона он вскочил на спину невидимой необъезженной лошади и что лошадь сейчас его к чертовой матери сбросит.

Внимание Берендеева привлекло странное — зеленое (как положено), но абсолютно геометрически правильное, как книжная страница, — растение-лист в одном из керамических горшков. Приглядевшись, Берендеев убедился, что лист на манер небольшого, поднятого над горшком паруса нетерпеливо трепещет, ожидая попутного ветра. Лишь мгновение Руслан Берендеев смотрел на живой лист-парус, но этого мгновения было достаточно, чтобы понять: там, внутри, точнее, за зеленой «дверью», — очередной мир (и так до бесконечности), куда сознание Берендеева может ускользнуть, как таракан за отклеившиеся обои, провалиться, как браслет в унитаз; что мир (миры), в которых он находится вместе со своим освобожденным сознанием, переполнены, подобными зеленому над цветочным горшком парусу, предметами-дверями, цель которых — завладеть сознанием Берендеева с помощью бесчисленных перемещений его внутри миров.

Зачем?

Словно в подтверждение его мыслей, на зеленом листе вдруг стали появляться… буквы неизвестного какого-то алфавита со знаками препинания, напоминающими лепестки цветов.

— Какие планы могут быть во сне? — с трудом, как гвоздь от магнита, оторвал взгляд от коварного геометрически правильного растения-книги Берендеев.

— Не всякое сознание представляет собой ценность, — с интересом и даже с некоторым уважением, хотя, быть может, это только показалось писателю-фантасту Руслану Берендееву, посмотрела на него Климова, — а лишь сознание, овладевшее своей энергетической сущностью. Тебе только что это удалось. Ты находишься в другом мире, но ощущаешь себя, как если бы в здравом рассудке, то есть со всем своим жизненным опытом, воспоминаниями и представлениями находился бы в своем.

— В другом мире? — Берендеев решительно распахнул дверь стеклянного павильона.

Дождь ослабел. По проспекту, разбрызгивая воду, неслись машины. Их лобовые стекла странным образом захватывали часть крыши, отчего машины казались какими-то глазастыми. Берендеева немало озадачил черный двухэтажный джип с белыми, напоминающими бивни мамонта бамперами. Таких в Москве он еще не видел. Не видел Берендеев и неоново светящихся на колесах дисков. Определенно это был Кутузовский проспект сразу за тридцатым домом. Проходившие мимо цветочного павильона люди говорили по-русски. И в то же время это был не вполне Кутузовский проспект. Во всяком случае, Берендеев не помнил на противоположной стороне длинной и узкой, в причудливом смешении мавританского и готического стилей башни с опять-таки светящимися сквозь пелену дождя часами. Какой-то избыточно дробный был у них циферблат, как будто сутки здесь состояли не из два раза по двенадцать, а из гораздо большего количества часов.