«Что они везут в Россию? — думал, шагая вдоль длинного города трейлеров, писатель-фантаст Руслан Берендеев. — Ради чего они преодолевают огромные расстояния, терпят неудобства, рискуют заболеть СПИДом?» покосился на неотличимую в сумерках от кряжистого, пожилого боцмана проститутку в бушлате. Она как раз маханула стакан водяры, мутно и недружественно уставилась сквозь невидимый огонь спиртовки на Берендеева. «Вряд ли только из-за денег», — подумал он. В неостановимом движении трейлеров ему увиделось бледное отражение силы, некогда подвигшей Колумба плыть в Америку, а Васко да Гаму к мысу Доброй Надежды. И еще он подумал, что, вполне вероятно, оперуполномоченный Николай Арзуманов недооценивает силу обрушившегося на Россию нового экономического уклада.
Он вдруг ощутил некое свое превосходство над водителями трейлеров, хотя, надо думать, совершенно не стремился к какому-то с ними соревнованию. Те твердо знали свой маршрут — маршрута Берендеева не знал никто, в том числе и он сам. Те передвигались во времени и в пространстве караванами — Берендееву предстояло вести свой трейлер в полнейшем одиночестве. Куда, кому, что именно он должен доставить?
Миновав вытянувшийся вдоль реки город трейлеров, писатель-фантаст Руслан Берендеев увидел вытянувшийся к горизонту рукав Москвы-реки. Под мост, в нечистый, нестираный водно-воздушный рукав, как в карман мошенника, косо опускалось солнце, напоминающее в сиреневых сумерках украденную золотую монету.
9
Следующим утром Берендеев проснулся с тоскливыми, не знающими естественного (логического) исхода мыслями о Дарье и одновременно с бодрым, как бы составленным во сне и утвержденным (кем?) расписанием дел на день.
Это было в высшей степени странно.
Впервые за последнее время писатель-фантаст Руслан Берендеев доподлинно знал, чем именно и в какой последовательности будет заниматься весь день.
Когда-то он был не чужд спорту, серьезно занимался легкой атлетикой. В ДЮСШ (детско-юношеской спортивной школе) из него хотели сделать пятиборца. Но все завершилось прыжками в длину и бегом на средние дистанции. Далее областной спартакиады школьников он не прыгнул и не побежал.
Берендеев до сих не мог забыть стадиона в Малаховке: сиреневые сумерки (школьники тренировались допоздна), свет прожекторов (почему-то как сквозь дым), свистящее дыхание бегунов на последнем круге, скрип бутсов по гравию, хриплый, злой, как этот скрип, смех юной прыгуньи в высоту, в которую Берендеев был безответно влюблен.
Берендеев постоянно искал взглядом эту высокую, гибкую, как удилище, прыгунью, приписанную, кажется, к спортивному обществу «Динамо», напряженно думал о ней, выкладываясь на последней стометровке, внушая тем самым ложные надежды тренеру. Почему-то ему казалось, что она наблюдает за его сумеречно-прожекторным бегом, как он наблюдает за ее прыжками спиной вперед и вверх, за пружинным колебанием в такт разбегу светлых, стянутых в пучок волос, за неуловимым полетом острого и тонкого, как зубочистка (но при этом безусловно молодого женского), тела над планкой. Когда пучок победительно встряхивался на последнем, предшествующем разбегу перетопе, она легко преодолевала установленную высоту. Когда понуро-служебно, почти и не встряхивался — сбивала планку. Выходило, что решение брать или не брать высоту таинственным образом принималось в момент разбега, точнее, долгого перетопа-раскачивания перед разбегом.
Видимо, схожим образом (в результате «мысленного перетопа») принимались и другие, жизненные решения. Как бы там ни было, относительно несущегося в сумерках к финишу Берендеева тогда никакого решения принято не было. Или было, но отрицательное. Возможно, по его собственной вине.
Берендеев был чудовищно робок в отрочестве. Всю силу своей симпатии к юной прыгунье он вкладывал в тренировки. Почему-то он был уверен, что чем яростнее будет тренироваться, чем выше будут его спортивные результаты, тем очевиднее сумеет он расположить к себе прыгунью, которая казалась ему до того прекрасной и недоступной, что он опускал глаза, когда она, хрипло смеясь или в полнейшем молчании, проходила мимо. Душу Берендеева не прельщали спортивные рекорды. Растягивая мышцы и суставы в бесконечных разминках, он думал о юной прыгунье, имя которой так и осталось для него тайной. Вместе с невыясненным именем она растворилась (должно быть, стала тренироваться в другом месте) в сиреневых сумерках, в колеблющихся лучах прожекторов над подмосковным стадионом, в скрипе бутсов по гравию, в свистящем дыхании бегунов на излете изнурительной дистанции. Связав (ошибочно) в сознании Берендеева воедино спорт и неразделенную робкую любовь.
И сегодня, спустя едва ли не четверть века после областной спартакиады школьников, Берендеев начал день с яростной, какую не делал уже много лет, зарядки. Он хоть сейчас был готов на стадион: на яму с песком, к бегу на любую дистанцию, к прыжкам. Если прежде отменная физическая форма, как ему представлялось, была мистическим образом связана с предполагаемым ответным вниманием юной прыгуньи, то сейчас… с чем?
Писатель-фантаст Руслан Берендеев не знал, с чем именно, но знал, что новое неведомое ответное внимание имеет для него куда большее значение, чем некогда внимание юной прыгуньи. Оно определенно не укладывалось в романтическую схему взаимоотношения полов. Сиреневые сумерки над подмосковным стадионом его юности как бы протаранили время, вобрали в себя весь мир и всю жизнь. Писатель-фантаст Руслан Берендеев готовил себя к новой участи, новой судьбе, стоя под ледяными струями душа, растираясь жестким махровым полотенцем.
С пылающей здоровым огнем кожей и почти забытой приятной болью в растревоженных мышцах он подошел к телефону, твердой рукой набрал номер сахарного издательства. Берендеев был уверен, что в такую — по издательским понятиям — рань там никого нет, но трубку неожиданно схватил главный редактор. Берендеев догадался по его ржавому, разбойничьему голосу, что он не иначе как ночевал в издательстве после могучей пьянки. Берендеева охватила холодная, трезвая (классовая?) злоба, что, оказывается, в сомнительном этом издательстве есть деньги, чтобы устраивать пьянки, но нет, чтобы платить авторам.
Он вспомнил хозяина — лысоватого молодого человека с бегающими глазами, не видящего разницы между изданием книг и торговлей сахаром, «нового Сытина», как называли его холуи, которым он смахивал крошки с воровского стола. В иные моменты, впрочем, глаза у него совершенно не бегали — смотрели прямо, честно и строго.
— Какие новости? — сухо поинтересовался у главного редактора Берендеев, машинально отстраняя от уха трубку, словно ощущая прущий оттуда перегар.
Тот, откашлявшись, заговорил про затоваренные склады и цены на бумагу, но Берендеев не стал слушать.
— Немедленно найди мою рукопись, — сказал он. — Я сейчас приеду заберу.
— Заберешь? Зачем? — осведомился после паузы главный редактор.
— А какого хрена она у вас валяется? — без малейшего гнева осведомился Берендеев. — Издавать не собираетесь. Денег не платите. Знаешь, сколько мне теперь нужно? — вдвое увеличил обговоренную при подписании договора сумму. — Ты, главное, ничего не говори, не мучай себя, — успокоил главного редактора. — Живи проще: да — да, нет — нет. Я буду через час.