– У вас было оружие? – спросила Лори.
– Когда я начал возить мистера Райнхарта, я стал носить с собой пистолет. Но ни разу не выстрелил из него. Ни разу даже не вытащил из кобуры, хотя в ту ночь был готов это сделать. Когда ты с мистером Райнхартом, самое разумное – следовать его приказам. Хотя я не готов поручиться, что он сам всегда точно знал, что делать. Я выждал с минуту. Никого и ничего. Я решил открыть дверь со стороны пассажира, выползти из машины и залечь под ней – так, на всякий случай. И тут вдруг поднялся такой шум, что едва не подняли на ноги весь квартал. Ухватив дверную ручку одной рукой, я другой выхватил из кобуры пистолет. Прямо передо мной Тед Брайт, залитый от шеи до живота кровью, валится на капот, скатывается с него и падает на землю. Я посмотрел на дом. У входа лежит человек лицом прямо в грязь, не дает двери закрыться. На пороге – еще один труп. Еще один виднелся на полу сразу за порогом. Не дом, а скотобойня. Прямо у меня за спиной кто-то прочищает горло, и я едва не выпрыгиваю из штанов. На заднем сиденье как ни в чем не бывало сидит мистер Райнхарт и говорит: «Поедем-ка назад, в цивилизацию».
– Вы спрашивали у него, что там произошло? – спросила Лори.
– Миссис Хэтч. – Эдисон вновь надел очки. – Даже если и было у него желание рассказывать, слушать я не хотел. Вернувшись домой, я проглотил пол-литра бурбона, даже не позаботившись о льде и содовой. На следующий день по радио сказали, что некий бизнесмен по имени Теодор Брайт был убит при попытке киднеппинга и побега с места преступления. Складно, как и все подобные сообщения. Мистер Брайт нарвался и пострадал по собственной инициативе.
– Значит, так оно и было, – сказал я.
– Я там был и не знаю, как оно было на самом деле. Все это я к тому, что мистер Райнхарт был человек-Хеллоуин.
– Пожалуй, вы правы, – сказал я. – Гринхэвенское кладбище – подходящее для него место.
– Мы говорили о Суконной Башке Спелвине, который заложил мистера Райнхарта. Он сидел в КПЗ, когда арестовали мистера Райнхарта Мистера Райнхарта разместили в камере двумя этажами ниже, и в ту же ночь Суконную Башку порезали буквально на кусочки. Ни одна живая душа не видела, чтобы кто-то входил в его камеру или выходил оттуда.
Эдисон вытянул сначала одну, затем вторую ногу из-под стола. Это стоило ему заметных усилий.
– Ребята, жаль прерывать нашу милую беседу, но мне хотелось бы вернуться к себе. – Он, качнувшись, поднялся на ноги. – Может, Тоби вам не сказал, но сюда я попал с раком поджелудочной. Мне дают от силы пару месяцев, но я надеюсь протянуть шесть.
Медленно удаляясь от нас, он изо всех сил старался не показывать, как ему больно.
48
– А что за опасность?
Каждый раз, когда мы поднимались на вершину холма, через лобовое стекло я видел четкую низкую линию горизонта за Эджертоном – городом, в котором я родился. В таких местах нечасто встретишь людей, подобных Эдварду Райнхарту. Семьи вроде моей, если вообще существуют похожие на Данстэнов семьи, тоже встретишь нечасто.
– Ты и Кобби должны держаться подальше от всего, что связано с этим Райнхартом Слишком рискованно. Лучше б я был сыном Дональда Мессмера.
– Ни мне, ни Кобби никоим образом не может угрожать мертвый человек. И сегодня вечером мы будем искать этого Дональда Мессмера.
– А разве Стюарт не привезет Кобби?
– Попозже. Поузи вернется в шестом часу, и я смогу за тобой заехать около шести. Сын с удовольствием встретится с тобой. Он все спрашивает: «А Нэд придет к нам в гости?» Так что заходи, хорошо? Мы с Поузи угостим тебя ужином, а ты покажешь мне книгу Райнхарта.
Это звучало куда заманчивее, чем ужин в Хэтчтауне и возвращение в снятую комнату. К тому же беспокойство об угрозе Лори и ее сыну понемногу развеивалось: Макс Эдисон просто пугал меня.
– Должна предупредить: Кобби заставит тебя слушать его любимую музыку, так что приготовься.
– А какую музыку он любит?
– Честно говоря, я сама в недоумении, – сказала Лори. – Кобби просто одержим последней частью «Эстампов» Дебюсси, мадригалом Монтеверди «Confitebor tibi» в исполнении сопрано из Англии и песней Фрэнка Синатры «Something's Gotta Give». Мне порой кажется, что он не четырехлетний мальчик, а тридцатипятилетний лилипутик.
– А английское сопрано случаем не Эмма Кёркби?
– Ты ее знаешь?
Я рассмеялся над странностью совпадения:
– Когда я собирался сюда, прихватил с собой ее диск. Знак метрах в двадцати впереди обозначал границу Эджертона, Города с Золотым Сердцем. Знак приближался, увеличиваясь в размерах. Вот до него остался фут, шесть дюймов, потом расстояние, которое можно измерить только штангенциркулем… Знак проплыл мимо капота, став двухмерной вертикальной полоской, двигавшейся в обратную сторону параллельно моей голове. Воздух дрожал и уплотнялся, поднимался вверх от шоссе и трепетал, словно мираж.
49
Хелен Джанетт выскочила, не успел я поставить ногу на ступеньку. Если конверт в руке хозяйки был причиной той гримасы, что исказила ее лицо, у меня не было никакого желания узнавать о его содержимом.
Словно отлично отрегулированный механизм швейцарских часов, мистер Тайт открыл дверь своей комнаты и появился в рамке дверного проема. Поля мягкой фетровой шляпы скрывали его нос в тени, а массивная округлая челюсть казалась крепкой, как гранит.
– Утром вас искал полисмен. – Хелен скрестила руки, прижав конверт к груди. – И мне совсем не нравится, когда полиция топчется у моего стола для писем.
– Он представился?
Мистер Тайт прокашлялся:
– Парень назвался Роули.
– Лейтенант Роули просил передать это вам. – Хелен протянула конверт.
Отто Бремен пробасил мое имя, прежде чем я вставил ключ в скважину. Он махал мне из кресла перед телевизором и выглядел намного дружелюбнее, чем моя квартирохозяйка и ее цепной пес. Я шагнул в комнату Отто.
Бремен вытянул вперед широченную ладонь:
– Нэд Данстэн, правильно? Отто Бремен, если вы вдруг запамятовали. – Его великолепные усы ощетинились над улыбкой. – Хватай кресло.
В комнате Бремена было с избытком стульев, кресел, комодов, маленьких столиков и других вещей, привезенных им отовсюду, где он жил до того, как переехал к мисс Джанетт. Пестрое изобилие фотографий, документов в рамках и прикрепленных кнопками детских рисунков покрывало стены. На замеченном мною утром транспаранте, протянутом под потолком дальней стены, было три раза подряд написано: «МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ, ОТТО».
– Как же вас любят.
– Здорово, правда? – Он взглянул на транспарант. – «Мы любим тебя, Отто, мы любим тебя, Отто, мы любим тебя, Отто». Шестой класс начальной школы имени Карла Сэндберга, тысяча девятьсот восемьдесят девятый год. – Отто закурил сигарету. – Миссис Райе, директор школы, вызвала меня на сцену во время церемонии. На глазах у всех ребят. Тех самых ребятишек, которых я еще за руку водил через улицу с песней «The Teddy Bears' Picnic». Я так гордился собой, что чуть не выпрыгнул из подтяжек.